Академия под ударом (СИ)

— Вот и она, — улыбнулся Оберон. Поезд подошел к перрону, и проводники принялись открывать двери и ставить лесенки для пассажиров. Засуетились мальчишки в красных сюртучках, катя телеги с чемоданами и коробками в сторону отсеков для багажа. Элиза вдруг вздохнула, словно вспомнила, где находится и куда едет.

— Нам пора? — спросила она. Оберон кивнул, девушка взяла его под руку, и они пошли к проводнику.

В купе уже горели лампы, а на столике лежала свежая газета, и стояли стаканы с чаем и вазочка с печеньем. Элиза сняла шляпку, села и, сбросив пелерину, принялась устраивать в ней гнездо для щенка. Тот со знанием дела вытер лапки о ковер, запрыгнул к хозяйке и свернулся клубочком среди шелка и кружев. Элиза забыла о своих бедах, и Оберон поймал себя на мысли о том, что теперь ему тоже легко.

Он откинулся на мягкую спинку дивана, взял газету. Стенания по поводу смерти ее величества Раймунды уже успели утратить истерический тон: в основном, все статьи прославляли будущего государя. Оберон перевернул страницу и снова подумал: как хорошо, что он может позволить себе относиться к королям и их воле с исключительным равнодушием.

Ни один владыка не станет спорить с магами. Маги защищают мир и людей от порождений тьмы, и вызывать их гнев — значит ставить под удар всю страну.

Не будет Оберон и его товарищи лазать летом по болотам — к осени навьи опустошат Восточный предел. Там, где сейчас поселки и пшеничные поля, будет лишь бесплодная земля.

— Что там пишут? — поинтересовалась Элиза. В коридоре послышались шаги, в соседнем купе громко потребовали вина. По перрону пробежал последний мальчишка в красном, волок забытый чемодан. Проводник грозил ему кулаком, но мальчишка не обращал внимания.

— Все, как обычно, — ответил Оберон. — Ее величество Раймунда была славной государыней, ее сын будет славным государем. Вы уже придумали, как его назовете?

Щенок звонко чихнул, зевнул и закрыл глаза. Было видно, что он уверен: его жизнь удалась. Элиза улыбнулась.

— Пайпер, — сказала она. — Есть такой цветок, пайперлин розовый. На юге. Отец рассказывал мне о нем.

— Отличное имя, — одобрил Оберон. — Вообще квиссоле замечательные звери. Верные, ласковые. Он станет вам настоящим другом.

Поезд мягко качнулся, попятился назад и медленно-медленно поплыл вперед. Провожавшие махали пассажирам, дождь шел все сильнее, и Оберон ощутил ту легкую грусть, которая всегда бывает, когда уезжаешь. Элиза смотрела в окно с усталой задумчивостью, и Оберон невольно пожалел ее. Вся ее жизнь переменилась ровно за сутки — вот она едет на север, в академию, которой иногда пугают детей, и ей еще никогда не было так грустно и одиноко.

— Все будет хорошо, — серьезно сказал Оберон. — В академии вы будете в полной безопасности, а соседство со мной скоро закончится. Не вечной же будет эта цепь.

— Я никогда никуда не уезжала, — призналась Элиза. — Мне сейчас не по себе.

Она не успела договорить.

Оберон запер дверь в купе сразу же, как только они вошли — и сейчас ее открыли ключом проводника. Он успел выставить защитный блок и в то же мгновение почувствовал удар в грудь, а затем в живот.

Его сбросило с дивана на пол. Газета взлетела испуганной птицей, упала на диван, и издалека донесся свист. В купе скользнул темный силуэт — высокий мужчина держал в руке самый заурядный пистолет, к дулу золотым шнурком был прикреплен артефакт, усиливающий выстрел.

Вместо лица клубилась тьма, дымная, пахнущая гарью — падая в колодец без дна, Оберон смотрел в эту тьму, и в голове пульсировало: «Вот и все. Вот и все». Кажется, Элиза вскрикнула и затихла. Сквозь пульсирующую боль, что выворачивала его наизнанку, Оберон все же смог швырнуть отражающее заклинание — и в этот момент его ударило снова, впечатывая во мрак огненным кулаком.

Далеко-далеко завизжал Пайпер. Умолк.

— Вытягивайте ее. Я справлюсь.

Голос Оберона долетал до Элизы глухо, словно через подушку. Кругом был серый сумрак, сквозь который пробивалась боль в груди. Вот пришло осторожное прикосновение, исчезло, и боль неохотно сделала шаг назад. Элизу потянуло куда-то вверх, к звукам, жизни, свету.

Где она? Что случилось?

— Миледи? Вы меня слышите?

А это уже говорил незнакомец, возможно, тот, кто до нее дотронулся. Врач? Ее ранили?

Элиза попробовала открыть глаза и вскрикнула — таким злым и обжигающим был свет, полоснувший по зрачкам. Она зажмурилась, по щекам потекли слезы.

— Приходит в себя, — услышала Элиза, и говоривший восторженно добавил: — Вы совершили невозможное, милорд. Пять выстрелов! Ваша защита смогла отбить все!

Кажется, в их купе вошел человек, кажется, он стрелял. Элиза вспомнила, как от руки Оберона, выброшенной в сторону черной фигуры, растекся ослепляющий свет, а потом померк. Потом все померкло, остался лишь ужас понимания.

Это смерть. Им не вернуться.

Но Оберон поднял руку, и смерть захлебнулась своей яростью и отступила.

— Миледи? — в очередной раз окликнули Элизу.

— Где мы? — спросил женский голос, и Элиза удивленно поняла, что это она и спрашивает.