Академия под ударом (СИ)

После похорон Женевьев он приехал в академию, прошел в сад и сел на камень. Госпожа Летиция хотела было утешить его, но Акима запретил: сказал, что бывает боль, которую надо перетерпеть одному. Есть вещи, которые нуждаются не в разговоре, а в молчании. И Оберон сидел здесь, день медленно сполз к вечеру, и горы окутало туманом. А потом сквозь туман к нему пришел Анри с бутылкой манжуйской водки, и вдвоем они просидели до утра.

Кажется, они не сказали друг другу ни единого слова. Оберон не мог назвать то чувство, которое текло сквозь его душу, как вода родника через пальцы — оно было болью и вымывало из него боль. А ночь плыла над ним, ночь была в нем и творила свои чары: где-то далеко ухала, мышкуя, сова, от деревьев поднимался теплый грустный запах, и северные звезды, обычно колючие и яркие, почему-то были спокойными и ласковыми.

С рассветом Оберону стало легче.

— А они съедобные? — поинтересовалась Элиза, оценивающе глядя на сверкающие красные бока яблок, свисавших почти над их головами.

— Хотите, достану? — весело спросил Оберон, и Элиза улыбнулась.

— Нет. Не хочу быть змейкой-искусительницей.

— Да вы и так искушаете, — заметил Оберон, и взгляд Элизы наполнился льдом. Оберону даже почудилось холодное похрустывание.

— Это чем же? — осведомилась Элиза тоном светской барышни.

Оберону захотелось немедленно провалиться сквозь землю, улететь к самым корням горы. Нет, иногда действительно нужно быть сволочью. Если бы в ту первую ночь, которую они провели в одной постели, Оберон установил бы свои права, ему сейчас было бы намного легче.

Да и Элиза успела бы влюбиться в него. Девушки всегда влюбляются в мерзавцев, такова девичья природа.

— Вы мне нравитесь, — признался Оберон. — Сразу понравились. Заклинание привязало нас друг к другу и усилило мою симпатию. А то, что я спасал вам жизнь, сработало сильнее любого заклинания.

Он помолчал, глядя, как, должно быть, последняя пчела с сердитым и важным видом возится в чашечке цветка. Элиза молчала, смотрела на Оберона так, словно весь ее мир сейчас стал веткой осеннего дерева, с которой ветер срывает листья.

— Вы и сами понимаете, что по всем правилам нашего славного отечества я имею на вас все права, — продолжал Оберон. Сделал глоток из бокала, обнаружил, что сок утратил вкус. И на душе сделалось тоскливо и холодно. — Хотя бы потому, что выплатил ваши долги. Беда в том, Элиза, что я хочу быть с вами, но не хочу вас ломать.

— Это благородно, — прошептала Элиза.

Оберон усмехнулся.

— Да что мне с того благородства?

Несколько минут они молчали. В саду царил теплый, совсем еще летний день, но Оберона стало знобить от злости.

— Моя нянька сказала бы, что от меня не убудет, — в конце концов, сказала Элиза. — Потому что чем еще я могу заплатить за вашу доброту? Но вам ведь нужна не просто кукла. Я это чувствую.

Она дотронулась до его руки, и Оберону показалось, что его бросили в кипяток. Похоронив Женевьев, он пообещал себе, что больше не будет любить, раз его любовь приносит только смерть и страх. Для плоти хватало умелых барышень в заведениях с зеленым фонариком — а потом и это наскучило.

Но сейчас Оберону чудилось, будто он стоит на краю обрыва — и чья-то рука легла на его спину между лопаток и готова толкнуть. Сильное и властное чувство обрушилось на него и смяло.

— Да, — согласился он. — Мне нужна не просто кукла. Поэтому я молчу и не давлю на вас, чтобы вы все решили сами. Сможете полюбить меня — прекрасно. Не сможете — уедете из академии, когда мы найдем убийцу вашего отца, а действие заклинания иссякнет. Обещаю, что не буду вас ограничивать и останавливать, и приму любое ваше решение.

Оберон провел ладонями по лицу и подумал: вроде бы поступаю правильно, а от самого себя противно. Когда Элиза дотронулась до его руки, он сначала ничего не почувствовал.

Потом ему снова стало холодно. В далеких зеркалах захохотала тьма.

— Вы мне нравитесь, Оберон, — призналась Элиза, и Оберон понимал, что она сейчас не обманывает ни себя, ни его. — Правда. Вы очень хороший человек… — она сделала паузу и воскликнула: — Только не думайте, что я пытаюсь от вас отделаться, или что это жалость. Просто все это произошло очень быстро. Я позавчера ставила на подоконник горшок со сластолистом. А сегодня я в академии, и вы два раза спасли мне жизнь.

Она улыбалась так искренне и светло, что Оберон тоже улыбнулся в ответ. В ветвях яблони зацвиркала птичка — мелодично и легко, по-весеннему.

— Мне надо привыкнуть, — сказала Элиза. — Потому что…

Она не договорила. Земля дрогнула, и откуда-то из горных глубин донесся то ли стон, то ли вой.

Элизе казалось, что все пришло в движение.

Мир сразу же стал неустойчивым, он потерял основу — зашумели, завыли, закачались деревья, пригибаясь к самой земле, с криками взлетели птицы, заплясали камни. Вцепившись в руку Оберона, Элиза бежала за ним, и ей казалось, что все это не наяву, что это лишь страшный сон, вязкий кошмар, и надо просто проснуться.

Откроешь глаза — и бешеная пляска прекратится, и стихнет рев, который пробивался из-под земли и бил в ноги, заставляя бежать.