Ну и самое главное дело - это укладка парашюта. Никто никогда не выпрыгнет из самолёта, не зная как работает парашют. Интересное дело - берёшь собственный купол, обрываешь контровку (веревочку, препятствующую случайному раскрытию), а потом двумя пальчиками без всяких усилий вытаскиваешь многометровую громадину, что будет держать тебя в воздухе. Простенькой парашютной технике начинаешь верить всерьёз. Сумка опечатывается, и если парашют укладывал сам, то причин для его нераскрытия в природе быть не может. Почему порой парашюты не раскрываются, разговор отдельный, но вообще-то там всё настолько примитивно и просто, что кроме как преступной халатностью подобные случаи и не объяснить. Такая вера в надежность собственного купола и побеждает 90% страха перед первым прыжком. На асфальтовом плацу растянули "столы" - длинные брезентовые полотна. На них разложили парашюты. Выровняли стропы, "расчесали", специальными вилочками разложили по резинкам-гузырям. Затем аккуратными рюшечками уложили и сам купол. Засунули стабилизатор с маленьким вытяжным парашютиком в прочную авизентовую камеру, прицепили к ней карабин, что после прыжка остаётся на тросу в самолете, а освободив парашютик держить вас за шкирку стандартные три секунды, а потом своей силой вытянуть главный купол. Проверили приборы-анероиды, что выпускают главный купол в случае ранения или контузии десантника. "Взвели купол на кольцо", но для верности подстраховались - автоматическая система раскрытия выставлена по давлению воздуха, сиречь по высоте, и по времени с момента отделения от самолета. Получается тройная страховка - ты сам и прибор два раза. Но правило железное - самое надежное всё же кольцо, что сам дёрнешь, а прибор всего лишь железяка, не ровен час заржавеет. Человеческий "таймер-секундомер" прост - бубни вслух мантру: "тысяча-один, тысяча-два, тысяча-три, кольцо!" Первое просветление наступает при раскрытии парашюта, второе - при приземлении. Перед такой инициацией сон чего-то не идёт. Чаю много что-ли выпили...
На дворе поздняя ночь переходит в ранее утро. У дверей казармы тускло горит дежурное освещение. В проходе появляются Бог, Мама и дядька Ридкобород. Тихо соовещаются о чем-то. Ридкобород достает обычную солдатскую фляжку. Товарищи офицеры по очереди прикладываются, морщатся, фыркают, занюхивают рукавом, утирают губы. Горяч, наверное, утренний кофе. Все они уже одеты в десантные комбинезоны, сразу и званий не различишь - в таких и генерала с рядовым неровен час попутать. Добрый дядька Ридкобород вдруг довольно громко заявляет, что уж пару лет, как в фуражке не прыгал. Надо бы ему сегодня в фуражке прыгнуть - пусть сыны учатся десантному делу, пока тот жив. Ридкобород орёт "подъём", а потом объявляет, что настоящий десантник должен прыгать так, чтоб даже фуражка с головы не слетела. Начался День Первого Прыжка.
Завтрак - подостывший ужин из термосов - в такую рань в столовке ещё ничего не готово. Хорошо, хоть зарядка отменяется. Парашюты еще со вчера в стодвадцатый раз сложены-переуложены. Бегом на склад, хватем их и по машинам. Едем на эродром. Дороги ровные, кругом экзотика - Бирштонас, Трокай, Ганджюнай. Народец по советским меркам живет зажиточно. Мелькают западные хуторки, похожие на замки старые здания, а порой и сами замки, да и новые сельские домики выглядят весьма солидно, они частенько увешанны гирляндами плетучих роз и другими ботаническими красивостями, словно в каких-то субтропиках. Правда температура отнюдь не южная. В открытом кузове всё мгновенно покрывается знаменитой литовской росой, крупной и очень холодной, ехать становится зябко. Вообще здесь какая-то страшная насыщенность влагой, не зря местные офицеры шутят - "если Москва сердце нашей Родины, то Литва её мочевой пузырь". Сейчас, наверное, такое странно звучит, а тогда ничего, ухо не резало. Я не о мочевом пузыре, а о том, что Литву кусочком Родины считали. Может старые литовцы-лабусы и не считали, а вот мы, да и многие молодые литовцы, так искренне верили в такое незыблемое положение вещей. И не могли понять, когда аборигенки-бабуськи шипели нам в спину "оккупантас"...