Комната по центру, почти целая, вполне может послужить отличным пристанищем: из окон, выходящих на противоположные стороны, отлично просматривается улица на подходах и все постройки в округе.
Чтобы занять себя хоть чем-то и не сойти с ума, я собираю по дому всё, что хоть как-то может нам пригодиться. Улов выходит скудным: пара ветхих пледов, зажигательный элемент с горелкой, несколько книг в старом, твёрдом переплете, за них в Содружестве отдали бы целое состояние! В лабораториях удаётся отыскать ёмкости, в которых можно вскипятить воду, и, собственно, баки с дистиллятом, плотно закупоренные, покрывшиеся пылью и кое-где плесенью, но сохранившие содержимое нетронутым. Не тоже самое, что горячий источник, но минимально поддерживать чистоту тела сгодится.
Подогреть воду на таком огне оказывается тем ещё испытанием и своеобразным мерилом времени. Когда за выбитыми окнами начинает светать, к липкому страху присоединяется озноб. Никогда не жаловалась на отсутствие воображения, а потому картинки в моей голове и вариации того, что могло произойти с Ирвином, весьма красочны, кровавы и разнообразны. Меряя шагами комнату, я во всей красе испытываю полный спектр страха: от мутного, едва ощутимого, нашёптывающего и вызывающего мурашки по коже, до всепоглощающего, леденящего и стылого.
Кто бы мог подумать, что я до смерти буду бояться потерять Ирвина Берга?! Совсем недавно ведь мечтала об обратном: придушить его собственными руками, например, а теперь… Теперь минуты без него растягиваются для меня в вечность, всё, чего хочется — чтобы он был цел и рядом со мной. Какая же я дура, что не пошла следом! Надо было настоять, надо было… воображение вновь подкидывает картинку о том, что может сотворить с Рином тварь. Я злюсь сама на себя, что всё-таки позволила уйти одному!
— Какая же ты жалкая, Эйелен! — цежу сквозь зубы. — А ещё называешь себя воином Содружества!
Ероша бумаги на пыльном столе, уже в который раз перекладывая их из кучи в кучу, натыкаюсь в тусклом свете раннего утра на строчки: