Академик

Эта неопределенность разрешилась просьбой Михаила Андреевича его покормить, и я немедленно стал разыскивать устроителя нашей конференции, какого-то французского профессора, чтобы узнать, где и когда будет обед. Но вместо него вдруг появился вполне русский человек, полный, приземистый, в широком габардиновом пальто, галстуке и шапке-ушанке. Он сказал, что ни о каком обеде не может быть и речи. Заводские столовки открыты круглые сутки, но еда там – дерьмо, и он нам категорически не советует ее есть. Вместо этого он лучше сам покажет академику все здание, которое он, будучи директором завода, знает до мельчайших подробностей.

Они ушли, а я остался с рюкзаком академика в грязной передней одной из столовок. Я вынул из рюкзака завернутый в газету кусок говядины и стал срезать с него жир и пленки, чтобы приготовить рагу. Сколько раз он и его давно умершая жена, Елизавета Мстиславовна, щедро принимали меня в те далекие дни, и как хочется хоть один-единственный раз оказать ему достойный прием! Но для приготовления рагу необходима плита или хотя бы электроплитка какая-нибудь.

Когда они вернулись, я спросил директора насчет плиты или чего угодно в этом роде. Он угрюмо посмотрел на постоянно серое небо и сказал, что плиту вряд ли удастся устроить, да и вообще, зачем это вам? «Михаил Андреевич голоден, и я хочу сделать рагу». – «Хочу, не хочу… – В его голосе слышалось безразличное недоумение: – Да у нас здесь устроено все как надо и без плиты». – «А вы здесь боитесь чего-нибудь?» – «Да нет, чего же здесь бояться? – Мне показалось, что директор и Михаил Андреевич обменялись быстрым понимающим взглядом. – Я же вам сказал, что тут все улажено». – «А вы сами разве испытываете сейчас страх?» – спросил меня Михаил Андреевич. «Пожалуй что нет. Разве что какую-то неудобную легкость». – «Вот видите, значит, в пространстве есть места, где не испытывается страх. Я думаю, что эта идея может вам пригодиться для вашей теории сюжета».

Да, разумеется, я решил включить эту идею в свой доклад на конференции. Еще мне очень захотелось снова лежать с его дочерью на кожаном диване. «А есть ли здесь судьба?» – спросил я, ни к кому специально не обращаясь. Полный директор уже нас покидал. «Нету, нету», – тихо бросил он, скрываясь за дверью столовки. «Это будет нелегко вам объяснить, – рассудительно начал Михаил Андреевич, усевшись на табуретку и положив кепку на колени. – Судьбе здесь просто нечего с вами делать. В природе существует только то, что необходимо для существования чего-то другого». – «Почему тогда мне так часто бывает страшно во сне?» – «Теория этого явления пока очень слабо изучена, и даже если бы я попытался вам объяснить некоторые положения этой теории, вы навряд ли смогли бы их понять. Вы привыкли думать о вещах либо как о существующих, либо несуществующих, забывая при этом, что само ваше думанье о них может быть фактором в их существовании или несуществовании. В особенности, когда многие другие факторы отсутствуют, как, например, в нашем случае – страх и судьба. Что же касается переживания вами страха во сне, то в это не стоит вдаваться, поскольку есть очень много различных явлений, ошибочно объединяемых в одну категорию, которую вы называете «сон». Позвольте мне вас уверить, – здесь вы не можете испытывать страх. Впрочем, – добавил он, подымаясь с табуретки, – я не стал бы вас уговаривать здесь задерживаться».

Он ушел, а я опять оказался в коридорах, забитых нарядными участниками конференции. Очевидно, – я и сейчас так считаю, уже проснувшись, – что необычное подковообразное здание моего сна (договоримся пока, что это был сон) совмещало в себе два мира – мир конференции и дочери академика и мир самого академика и полного директора. Мне случилось побывать в них обоих.

Декабрь, 1990