Академик Ландау. Как мы жили

Предоставили слово мне. Встать я не смогла. Сильно дрожали руки и ноги. Засунув руки глубоко в карманы, чтобы не увидели, как они у меня дрожат (но только не от страха потерять академическую зарплату), я начала говорить очень тихо и медленно, боясь выдать безумный протест против человеческой подлости, клокотавший во мне со страшной силой.

— Мне очень жаль, Николай Иванович, но я не могу не напомнить вам как медику — вы сами противоречите себе. Вы утверждали и утверждаете потерю ближней памяти у больного как следствие мозговой травмы. Вы установили и записали в истории болезни, что это навечно. Тогда как вы объясните, что больной Ландау, однако, хорошо запомнил мою просьбу не выписываться из больницы? Это он, однако, хорошо запомнил.

Меня только удивляет одно: как может прийти приличному человеку мысль в голову, что я могла просить не приходить домой мужа в искалеченном состоянии! Меня очень удивило мнение всех присутствующих здесь медиков, что жена академика Ландау — мерзкая тварь, иначе нельзя назвать женщину, которая может даже в любой ласковой форме сказать действительно физически искалеченноу мужу, чтобы он воздержался выписываться из больницы. Разве мыслимо отцу своего единственного сына дать понять, что он неполноценный. Но я не могу не заметить, что такое ваше всеобщее заключение ничего не говорит в вашу пользу. Порядочному человеку такие мысли не должны приходить в голову.

Ваши медицинские прогнозы я просто игнорирую. С первых дней трагедии, случившейся с моим мужем, более авторитетные консилиумы, чем данный, все время выносили ошибочные медицинские заключения. Я уверена, я знаю, мозг у мужа без травмы. Физик он прежний, напрасно, вы, Николай Иванович, хлопотали семье академика Ландау квартиру на первом этаже. Я от неё категорически отказываюсь, муж вернётся в нашу двухэтажную квартиру.

Я уже успокоилась, встала, стала говорить громче, ходя по кабинету.

— Я уверена, муж сможет самостоятельно ходить по лестнице. На пенсию переводить можете. Когда он сделает свою первую работу по физике, все само восстановится. У меня уже отбирали зарплату мужа, а потом вернули! Я не жаловалась, выдержала! Я поставила уже в известность главного врача Сергеева, а сейчас говорю вам, Николай Иванович, что мужу в зимний сезон нужен больничный коридор, а не такой врач, как вы! Все усиливающиеся боли в животе не дают ему лежать. Сейчас скользко, ходить во дворе опасно. Запомните, я заберу мужа из больницы весной, но ни в коем случае не зимой. Всего лишь три зимних месяца он должен быть в больнице.

Я ушла, поздно заметив, что дверью хлопнула со страшной силой. В этом сказался мой протест против человеческой подлости. Из дома я позвонила доктору Кармазину:

— Исаак Яковлевич, вы давно не были у Дау?

— Нет, я был у Льва Давидовича на днях.

— Как вы его нашли?.

— Он замечательно ходит.

— Исаак Яковлевич, Гращенков настаивает на выписке домой.

— Мне, как медику, клиницисту, непонятно. Декабрь, только начало зимы. Ни в коем случае не берите домой на зиму. Ему на всю зиму нужен больничный коридор, живот у него очень вздут. Я был у него, он лежать не мог. Мы с ним все время гуляли по коридору. Медсёстры говорят, что он начинает ходить с трех часов ночи. Нет, категорически запрещаю брать его из больницы на зиму. Это очень опасно. Брать нельзя.

Лев Давидович ещё очень болен после таких травм, после таких тяжелейших травм, когда человек остаётся жить, три года — самый короткий срок его обязательного пребывания в клинике. Он должен быть три года под круглосуточным надзором врачей. В январе 1964 года будет только два года после травмы. Мне непонятно, зачем спешит Гращенков, у него, наверное, какие-то свои личные мотивы или он боится, что Егоров украдёт его из больницы, и тогда лавры достанутся не Гращенкову, а Егорову.

Я тоже была в тупике. Не могла же на Гращенкова повлиять сплетня семейной троицы Лившицев о том, что я отказалась взять мужа из больницы. Да тогда и предписания врачей не было. Мне было непонятно поведение Гращенкова. Мне было страшно!

Телефон продолжает звонить. Москвичи продолжают меня ругать. Иногда обидно, иногда плачу, как бывают несправедливы и злы люди! Как несправедливо выслушивать только одну сторону, а делать выводы двусторонние! Весь мир знает, что физик Ландау был в высшей степени честный и справедливый человек. Его при жизни называли «Ландау — это совесть советских физиков!». Не раз Дау говорил мне: «Коруша, прежде чем осуждать человека, нужно попытаться встать на его место. Как бы ты повёл себя в его ситуации».