Академик Ландау. Как мы жили

— Ты испугалась моих рук? Это мелочь, все пройдёт, просто нарушен обмен веществ. Понимаешь, там было пшённое меню. А пшено я не ем, оно невкусное. Когда пришёл приказ прекратить моё дело, я уже не ходил. Только лежал и занимался тихонько наукой.

— Ты лежал, умирал с голоду, при том, что тебе подавали готовую горячую свежую еду?! Даунька, а нормальные люди, когда голод, едят опилки и лебеду. Ты ведь хотел выжить?

— Ещё бы. Очень. Мечтал выжить, чтобы увидеть тебя.

— Но ведь ты принимаешь лекарство. Разве оно вкусное?

— Нет, лекарства по своей идее должны быть невкусными. Я их принимаю по предписанию врачей.

— И пшено ты должен был принимать как лекарство, по предписанию жизни, чтобы выжить!

— Корочка, какая ты умная, я не догадался так сделать. Пшено как лекарство я смог бы употреблять. Очень, очень хотелось выжить!

— Дау, ты всегда был для меня загадочно непонятен. С первой нашей встречи ты без конца меня удивлял и покорял. Вначале я решила, что ты человек не нашей эпохи. Родился на тысячу лет раньше. Но ты человек не нашей планеты!

— Нет, я просто счастливчик. Коруша, мне страшно повезло, понимаешь, наш Кентавр сделал эксперимент с гелием. Он считал свои результаты открытием. Но ни один физик-теоретик мира не может объяснить это загадочное явление природы. Капица считает, что это все смогу объяснить я один! Об этом Пётр Леонидович Капица написал письмо в Центральный Комитет, и вот я с тобой.

А попал Дау в тюрьму по доносу П., одного харьковского ученика. Он был одним из пятёрки его первых харьковских учеников. (…) В некоторых местах рукописи по настоянию И.Л.Ландау сделаны купюры.

С историей этого доноса я забежала немного вперёд. О нем мне рассказал Дау много позднее. Он был уже Героем Труда, когда этот подлец явился к нему в Институт физпроблем просить прощения за свой донос.

— Коруша, он ещё посмел протянуть мне руку!

В 1938 году, когда Дау был в тюрьме, я была пропагандистом. В те годы было принято беспредельно возвеличивать Сталина и его «знаменитую» речь. Это было выше моих сил. Вот и решила купить патефон и набор пластинок с речью Иосифа Виссарионовича. На свой участок я регулярно приносила патефон, заводила его и крутила пластинки. Успех превзошёл все ожидания, явка стопроцентная! Никто не мог себе позволить не явиться и не прослушать эту речь до конца.

Меня стали хвалить на общегородских партийных активах Харькова и даже советовали всем агитаторам брать с меня пример. Думала: неужели поняли мой замысел? Или им всем действительно нравится речь? В те годы это оставалось тайной. В сталинские времена было много вопросов, но не было на них ответа.

Теперь возвращаюсь к очередным событиям моего приезда в Москву 1939 года. Вслед за мной примчался и Женька Лившиц. Его первые слова к Дау: «Вот теперь-то ты понял, каким был ослом, что тогда вернулся из своей последней заграничной командировки. Какие тебе роскошные условия предлагали англичане наперебой с американцами, а ты вернулся в свою свободную страну и получил тюрьму! Скажи честно: жалеешь, что вернулся в Советский Союз?».

Даунька удивлённо посмотрел на Женьку:

— Ты что с луны свалился? Нет! Не жалею и никогда не пожалею! На своё тюремное заключение я смотрю просто, как на стихийное всенародное бедствие. В Советском Союзе я встретил Кору. Свою жизнь я разделил на две эпохи: до встречи с Корой — первая, и вторая — после встречи с Корой. И потом, несмотря на разные искажения в системе управления нашего государства, наш социалистический строй — самый справедливый на нашей планете. Пойми главное: марксизм отрицает все религии, а капитализм поощряет слишком многоликую религию. Ты — научный работник. Попробуй совместить науку с религиями. Наука и религии несовместимы в международном масштабе! Религии есть обман трудящихся на всей планете.

— Дау, я вижу, тюрьма тебя ничему не научила. Скажи только, когда ты собираешься получать свою зарплату за целый год?

— Я?

— Да, ты. Разве ты не знаешь, что люди, вышедшие из тюрьмы чистыми, за вынужденный прогул получают полную компенсацию от государства.

— Это я знаю, но грабить государство не собираюсь. Я слишком счастлив, что все позади. Я ничего не желаю получать за своё освобождение. Я хочу жить и наслаждаться всеми благами жизни. Я ещё увижу небо в алмазах.

— Дау, знаешь (уже изменив тон с наступательного на заискивающий), когда я узнал о твоём аресте, сразу взял отпуск в Физтехе, отпуск за свой счёт. Друзья отца, медики, обеспечили меня справками, и я уехал в Крым. Как я боялся, что меня схватят за дружбу с тобой! Я нигде не прописывался, исколесил весь Крым, из-за тебя я целый год не получал зарплаты и ощутил большой убыток.

— Так. И на радостях, что я свободен, ты ещё что-то хочешь с меня получить?

— Нет, нет. Я понимаю: раз ты отказывается от этой крупной суммы, возмещение моих убытков отпадает.

Мне стало омерзительно, я хотела уйти в другую комнату.

— Коруша, ты куда? Не уходи! Слушай, Женька, Кора будет у меня ещё только три дня. Вот когда она уедет тогда и приходи, а сейчас пошёл вон.

А мне Дау сказал: