АкаДЕМОНиЯ. Я - не чудовище! Я только учусь!

— Бери! — разрешила я, глядя на наше отражение.　

— Если все будет хорошо, вернусь только утром! — кокетливо сказала она, завинчивая тюбик и «чмокая» блестящими, как жирный чебурек, губами.　

Все! Оскар мне. пожалуйста! И за лучшую женскую роль, и за режиссуру и за музыкальное сопровождение. Можно отдельный Оскар за спецэффекты, если не жалко. А Оскар за главную мужскую роль отдайте Ди Каприо. Просто за то, что он выжил.　

И тут мой кайф прервали. Я снова стояла в зале, обиженно глядя на всех присутствующих, которые подозрительно уставились на меня. «Ну как всегда! На самом интересном месте!» — мысленно вздохнула я. Кто виноват, что я живу в спокойном мире, а в моей жизни самым большим потрясением был сломанный каблук и треснувший экран телефона? Ну теперь — то они точно знают, что ужасы ассоциируются у меня с дешевым трешем от малоизвестных режиссеров!　

— Поздравляю! Теперь ты — неофит! — сказала Бульдожка, — Следующий!　

Чё? И все? А я — то думала… Может, мне сразу диплом дадут и отпустят с миром? Нет? Ну и ладно!　

— Если хотите, то можете остаться и посмотреть, как другие проходят обряд посвящения! Лорд Шеат! Будьте так любезны! — произнесла Бульдожка, а я увидела, как канадский дровосек направился к облаку.　

— Мариэнн — Сьюзанн! — прорычал он, а из толпы вышла эффектная брюнетка с правильными чертами лица и идеальной фигурой. Ее грудь четвертого размера, колыхалась при ходьбе так, что даже у меня перехватило дух. Девушка посмотрела на всех присутствующих разноцветными глазами. Один глаз у нее был коричневым, почти черным, а другой — ярко голубым. Потом она едва заметно покачнулась, и оба ее глаза стали карими. Она решительным шагом подошла к Чаше Мудрости и спокойно выпила то, что ей полагалось, а потом сама встала на крышку люка. И тут я увидела, как такие страсти-мордасти, что мои короткометражки показались мне мультиками для детей без возрастных ограничений. Прилаживая на место челюсть, я смотрела на то, как эта девушка с мечом в руках кошачьей походкой, гордо подняв голову, идет вдоль висящих на ветках трупов, а из темноты к ней выходят черные фигуры…　

— Пойдем! — раздался голос над моим ухом, и я с некоторым сожалением оторвала взгляд от этой впечатляющей мой желудок, картины. Боюсь, что повтора не будет.　

Я брела вслед за учителем, который решил, по-видимому, прогуляться пешком. И вот мы пришли к черной красивой двери. Мой учитель открыл ее одним касанием руки, и последовала за ним. Не оборачиваясь, он махнул рукой в сторону стены, где на гвоздике висел маленький ключик.　

Комната оказалась действительно огромной и очень мрачной. «В черном- пречерном городе… На черной-пречерной улице… Стоит черный-пречерный дом… А в этом черном-черном доме есть черная-пречерная комната». Короче! Вот она! Черная резная мебель, черный камин, черное треснувшее зеркало, в котором явно не хватало одного кусочка мозаики. Черные стеллажи с книгами и черная дверь, затесавшаяся между шкафами, выглядели так, словно обуглились от недавно бушевавшего здесь пожара. Справа и слева были две лестницы, ведущие к двум дверям, так что апартаменты оказались двухъярусными. А теперь угадайте, какого цвета лестницы? Правильно!　

— Налево! — сказал учитель, скидывая на пол плащ.　

Хм… Мы еще не знакомы, а мне уже предлагают сходить «налево». Ладно, шучу. Пойду, посмотрю, что за комнату мне выделили. Я поднялась по лестнице, открыла дверь и увидела… Стоп! Я закрыла дверь, набралась мужества и снова открыла ее. Каморка Кикимера по сравнению с моим новым жилищем — пентхаус с евроремонтом. Одинокое, зарешеченное окошко причудливой формы, подоконник, который одновременно исполняет обязанности и подоконника и письменного стола, старый пыльный стул и узкая, как верхняя полка боковушки, кровать с грубой деревянной спинкой. Постельное белье никто давно не менял, а если и менял, то не удосужился постирать, пыльный огромный сундук и неприметная дверь, судя по всему в уборную. Я толкнула ее, чувствуя, что она болтается на одной петле. Санузел был представлен грязной раковиной, почерневшим зеркалом, туалетом и дырочкой в полу, над которой висело ведерко на шнурке. Я дернула шнурок, и меня окатило холодными брызгами. На раковине лежал потрескавшийся обмылок, причем такой тонкий, что намылиться им — целое искусство. Мне вспомнилось новое, нераспечатанное мыло «Сирень», которое я еще недавно держала в руках… Вот в этих самых руках! Я тяжко вздохнула. Теперь мне стало понятно, что разница между «жить» и «выживать», точно такая же, как между «освежить» и «освежевать».　

Был один плюс. Удобства, если у кого-то язык повернется их так назвать, были внутри комнаты, а не где-нибудь на улице! На этом плюсы закончились. Помимо вышеперечисленного здесь было столько старого и ненужного хлама, в виде пыльных картин в треснутых рамах, досок, сваленных грудой, выглядывающей из- под кровати и прочей никому не нужной рухляди, в виде рассохшейся тумбочки, двуногого стула и груды каких-то старых тряпок.