Акамие. В сердце роза

Атхафанама прошла к бочонкам, стоявшим у входа в зал. Из подземелий воду приносили в бочонках и больших кувшинах и черпаками переливали в сосуды, с которыми обходили больных. Здесь же стояла Ханнар, в ее руке был полный кувшин и из носика вода струйками выпрыгивала на пол, когда Ханнар взмахивала свободной рукой, о чем-то горячо споря с Иликом Рукчи. Атхафанама подошла поближе и вот что услышала:

— Их нужно перенести сюда, Илик. Мы не можем взять отсюда людей и послать во дворец. Здесь нужен каждый, кто есть.

— Все-таки это царицы, — возражал Рукчи, сам собиравшийся предложить то же самое, но смущенный напором и резкостью Ханнар.

— Царицы? — спросила Атхафанама, переводя испуганный взгляд с одного на другую. — Царицы? — ей очень не хотелось понимать смысл подслушанных слов.

— Да, — повернулась к ней Ханнар. — Жены твоего брата.

— А…

— И дети тоже.

— Я пойду к ним, — сразу сказала Атхафанама, ставя свой кувшин возле бочонка и одергивая юбку. Чашка выпала и со звоном покатилась по полу. Атхафанама наклонилась было за ней, но махнула рукой и оставила на полу. — Как же это могло случиться? Никто не должен был выходить из дома Эртхиа, ни входить…

— Нет, — перебила Ханнар. — Пусть их перенесут сюда. Какая разница, где им умирать? Здесь ты успеешь напоить гораздо больше людей. Не бросай их ради всего двух женщин и…

— И это дети твоего мужа, ты, шлюха! — взвилась Атхафанама. Ее трясло, и Рукчи сделал шаг к ней, потому что видел: она готова разорвать Ханнар на куски и нет ничего, что удержало бы ее. — Это жены твоего мужа и твои сестры, ты, безродная бродяжка, ты, позор моего брата, ты…

Ханис был далеко, у самой дальней стены, где в косом столбе света из окна то и дело вспыхивали золотым облачком его волосы, когда он наклонялся и поднимался, переходя от больного к больному. Ханис был далеко, не видел и не слышал, и некому было остановить Атхафанаму, обезумевшую от ревности, унижения и ужаса. А Рукчи был врачом и счел себя в праве схватить несчастную царицу за плечи и сильно встряхнуть. Атхафанама с хрипом втянула в себя воздух и заслонила лицо руками. Но уже через мгновение обернулась к Рукчи, деловито оправляя на себе одежду и приглаживая волосы.

— Ты пойдешь со мной, Илик. Побудем с ними там. Ирттэ любит тебя… Есть ли во дворце вода?

Ханнар попыталась что-то сказать, но Атхафанама молниеносно к ней развернулась.

— Ты ничего не понимаешь, богиня, из того, что смертные женщины впитывают с молоком матери. Это дом твоего мужа, это дети твоего мужа, это жены твоего мужа. Его дом, его слава, его честь, его дети, его женщины — это все твоя честь и твое богатство. Его благополучие — это твое благополучие. Мужчин связывает в братстве кровь, а женщин — семя их мужчины. Ты принимала его также, как Рутэ и Дар Ри, но ты, как пустыня, бесплодна и смертоносна. Ты вся почернела изнутри от зависти и ревности, а должна была бы наслаждаться покоем, счастьем и приязнью в таком саду, какой насадил мой брат. А теперь — как ты думаешь, жив он? Он поехал в степь, к своим названым братьям. И теперь все, что осталось от моего брата — твоего мужа, Ханнар, однажды убитого тобой, — все, что от него осталось, это дети его и его жены, которых согревала его плоть. Я иду к ним. Не возражай. Ты сказала глупость, богиня. Мы уйдем ненадолго, ты знаешь. К вечеру или к утру, не позже, мы вернемся.

И она сделала Рукчи знак идти за ней.

— Постой, — тихо попросила Ханнар, не поднимая головы. — Останься. Я пойду. Останься, — и показала взглядом вглубь зала. — Здесь ты нужна ему.

Атхафанама кивнула и наклонилась за чашкой. Так можно было и самой подумать, что кровь бросилась в лицо только из-за того, что она наклонилась так низко. Когда она выпрямилась, Ханнар и Рукчи уже не было в зале.

Город лежал перед ними, разделенный лестницами на расширяющиеся книзу клинья. Их пересекали улицы, опоясывавшие склоны горы. И, посмотрев вниз, Ханнар не увидела ни одной улицы, по которой можно было бы спуститься, не споткнувшись о покойника или не будучи схваченным протянутыми за помощью руками умирающего. Отовсюду доносились стоны, мольбы о помощи. Этот звук как черно-багровым облаком стоял над городом, но он был привычен Ханнар. А сквозь него пробивались острые красные, оранжевые звуки, ранившие наболевший слух.

— Что это? — повернулась она к Илику. — Музыка?