Акапулько

Обнявшись, они лежали под джакарандой, теперь полностью одетые, дремали в объятиях друг друга. Форман зашевелился, его глаза открылись; Грейс проснулась, удивленно и одобрительно изучила его профиль. Они поцеловались.

— Я люблю тебя, — сказал он небрежно и легко.

Грейс не ответила.

Он снова поцеловал ее.

— Скажи, что ты любишь меня.

Она колебалась.

— Я думаю, я еще не готова сказать это.

— Почему нет?

— Я не уверена.

— Я же уверен, а почему ты — нет?

— Ты быстрее меня. У тебя более быстрые рефлексы, более быстрый ум.

— Это верно. Я намного умнее.

— Быстрее — не обязательно умнее.

Форман сел и зажег сигарету, чувствуя, что снова быстро становится рассудительным, сдержанным и трезвым.

— Осторожность угнетает меня, — пробормотал он. — Где эта чертова армия? — Он сделал глубокую затяжку. — Я люблю тебя, и это только правильно, что ты будешь любить меня в ответ.

— Любовь с незнакомцем? В самом деле!

— Ты только что имела секс с этим незнакомцем.

— Секс с незнакомцем — да. Но любовь? Дай мне шанс, Пол, не просто ради меня, но для того, чтобы я смогла быть для тебя большим, чем сейчас, чтобы дать тебе больше.

Он пристально посмотрел вниз, на покинутую, обезлюдевшую деревню.

— Я не жалуюсь. Кроме того, ты даешь мне намного больше… Тем не менее я прихожу к выводу, что объективные свидетельства по моему делу не носят убедительного характера.

— Прошу тебя, не надо заниматься самоуничижением. Это тоже не очень убедительно.

Форман резко повернул голову, чтобы посмотреть Грейс в лицо.

— Для меня — убедительно. Я всегда считал, что человек имеет некое внутреннее обязательство сделать все, что в его силах, что сделать меньше является самоубийственным, если не сказать дешевым.

— Ты ведь очень хорошо умеешь делать то, что ты делаешь?

Форман покачал головой.

— Я никогда не совершил ничего, чем мог бы потом гордиться.

— Эта картина…

— Да, эта картина. Я старался заставить себя поверить, что смогу превратить ее в нечто особенное, но так и не смог внутри себя принять это убеждение за чистую монету. Это фильм Бристола, он был его с самого начала и всегда будет таким. Я знал это, знал все время, но не хотел мириться, не хотел верить, не хотел смотреть правде в лицо. Я начинаю думать, что я даже плохой ремесленник. Так, дилетант, не более того.

— Я не верю этому.

— Поверь этому. Я делал ловкие, добротные, остроумные рекламные ролики на телевидении, и я сделал ловкий, добротный остроумный фильм, который назывался «Самый последний мужчина». Бристолу он понравился, и он приехал за мной. Таким оно и было, окончательное суждение обо мне. Я должен был это знать. Я пытался взвалить всю ответственность на Бристола. Он, конечно, не прелесть, но и мой личный дьявол. Мне просто нужен был козел отпущения для моих собственных недостатков. Черт, я стал его alter ego[152].

Грейс дотронулась до его руки.

— Я предлагаю, чтобы ты простил самого себя. Это весьма неплохая терапия. У тебя осталось еще много времени, и, кроме того, может быть, что картина, которую ты делаешь, на самом деле лучше, чем ты сам думаешь о ней.

— Бристол об этом позаботится. Он вцепится в каждую отброшенную мной сцену, сгребет все выпущенные из картины эпизоды, будет дрожать за каждый незначительный кадр в своей двадцатиминутной порнухе.

Форман прикоснулся к ее щеке.

— Ну вот, я опять принялся за свое: злобный старина — Харри, чудный несостоявшийся гений — Пол. Хватит. Я сделал тебя, и это настоящее достижение. Мне придется научиться лучше ценить заложенные в меня природой таланты.

Она поцеловала его в губы.

Форман поднялся на ноги и протянул руку.

— Вон там, внизу, — солдаты. Впереди Тео Гэвин на лихом коне, похож на Кастера из «Маленького Большого Рога».

— Я надеюсь, Дон Мигель был прав, и солдаты не сойдут с дороги.

— Будем их приветствовать?

Они почти наполовину спустились с холма, когда Грейс вдруг остановилась:

— Пол? Ты думаешь, глядя на меня, люди не смогут догадаться..? Ты думаешь, это не видно..?

Форман обнял Грейс за плечи и рассмеялся, увлекая ее дальше, к деревне.

— Пол, мне кажется, я очень счастлива.

— Звучит не очень решительно.

— Это… ну, когда мы занимались любовью… это было так…

— Естественно.

— Пол?

— Да.

— А мы не сможем сделать это еще раз, вскоре?

Форман все еще смеялся, когда солдаты въехали в деревню. Он поднял руку, приветствуя Тео Гэвина, который осадил своего пятнистого скакуна и уставился на Формана и Грейс.

— Что ты здесь делаешь, Форман?

— Кому-то ведь надо вас встречать, вот я и выступаю в роли доброго соседа.

В разговор вступил армейский майор; его английский язык был безупречен.

— Сеньор, где Чинчауа? Кто эта женщина? Это что, какая-то шутка? — Солдаты позади него сильно нервничали, вглядываясь в высокие горные вершины, и беспрестанно теребили свои ружья.

— Ах, да, — ответил Форман, — Чинчауа. Они прислали свои извинения, но ранее назначенная встреча…