Ах, эта белая сирень…

Вспомни ещё, мама. Ты, ещё не оправившаяся после трудных родов, Майка, твоя старшая дочь, а моя сестра, ей в ту пору было семнадцать лет, но она, как и ты, совершенно не грамотная, это при сплошной вокруг грамотности, не потому, что глупая, а потому что вы меняли место жительства по три-пять раз в год. Мне, болезненной девочке, не было ещё и восьми лет, никто из нас в то время не мог принести заработок в дом.

Я помню, как Славик, мой беспомощный новорождённый братик, лежал на топчане в ветхих тряпках. Он часто плакал и крутил головёнкой во все стороны, голодный, пытаясь открытым наготове ротиком поймать еду — твою ли пустую грудь, висевшую мешочком, тряпицу ли с жёваным хлебом, вместо рожка, или, на худой конец, мой палец.

Благодаря этому младенцу у нас тогда появилась надежда продержаться какое-то время на плаву, за счёт выданного ему приданого от государства. Отец отнял эту надежду у нас.

Поступок отца непростителен. Он поступил с нами так, как если бы выдернул из-под нас плот, на котором мы неслись по опасной, бурлящей реке. Из-под нас всех, и на этом плоту спокойно поплыл один, нисколько не заботясь, что с нами будет — выплывем или утонем.

Маша замолчала. Она выговорилась и теперь уставилась вопросительно на мать.

Анна сидела на расшатанном табурете и всё так же тоскливо глядела в окно.

Маша подумала: «Всё же как она постарела. Навряд ли она помышляет о постели с мужчиной». Дочери мать казалась уже старой, хотя той не многим более сорока лет, но тяжёлая, беспросветная жизнь, полная всевозможных огорчений, отложила на её лицо горестные складки морщин, особенно возле рта. Тощий живот, плоская грудь не украшали её, как и её ситцевые платья, выцветшие, выгоревшие на солнце. Но всё же лицо её сохраняло миловидность, а тёмно-карие глаза всё ещё были хороши и ярки.

— Ну, всё у тебя? — не отрываясь от окна, сказала она и, повернувшись вполоборота к Маше, продолжила: — Ну так вот что я тебе скажу. Мало ты ещё понимаешь в жизни. Мелко плаваешь и задница у тебя наружи. Полуголодной тебе сидеть не надоело. Он раскаивается, и, поди, изменится, ведь старость подошла.

И приняла. Это было настоящим потрясением для Маши. В небольшой комнатке, где жили они втроём без всяких удобств, в тесноте, теперь появился ещё и человек, в сущности, чужой ей, вызывающий у неё чувство гадливости, к тому же навязывающий себя ей в папаши. В подпитии он даже предъявляет на неё свои какие-то права, и если учесть, что у неё ещё с детства слово «отец» ассоциируется со словами «измена», «предательство», то можно понять, в каком положении оказалась Маша.

Она стала как можно меньше находиться дома, когда отец был там. К счастью, он долго не засиделся дома. Станция Самсоново небольшая, предприятий, где можно бы устроиться на работу, мало, и его здесь быстро раскусили после первого увольнения за пьянку. Вскоре ему пришлось искать работу в близлежащих населённых пунктах. Так Александр Акимович докатился до большого поселка Мукры, где на некоторое время и задержался.

А Маша в это время жила в предчувствии больших перемен в жизни. Она сдала последний экзамен в школе на отлично, как и все предыдущие, и намеревалась подать документы в педучилище в город Карши. Это в трёх часах езды поездом. Об этом она давно мечтает — стать хорошей учительницей, как Валентина Васильевна Полякова, её учительница русского языка и литературы, и встретить наконец своего принца на белом коне.

Скоро перемены стремительно надвинутся, увлекут её в водоворот событий, из которых и сложится её дальнейшая жизнь, далёкая от той жизни, которую она себе желала и о какой мечтала. Как сложится у неё жизнь, над этим немало потрудился её отец, явившийся в их семью будто бы только за тем, чтобы изменить ход событий в худшую сторону, выполняя, быть может, роль рычага в руках кого-то могущественного, влияющего на судьбы людей.

Машу немного огорчало, что она не может уговорить никого из своих близких подруг поступать вместе с ней в педучилище — их пугал большой конкурс. Поступали кто куда: на путейщиков в Сталинабад, на медсёстер в Чарджоу. И вообще, дружба между девочками-одноклассницами заметно ослабла. Прежде они целой группой ходили вечером по единственной на станции аллее. Пели, шутили, смеялись. Теперь это случалось редко. Все разбрелись по двое-трое, по своим интересам. Между собой шушукаются. Многие завели себе кавалеров.

Завели себе ухажёров и лучшие её подруги — Нина Голощенова и Люба Кручинина. Жили подружки близко, поэтому и вечера проводили, как правило, вместе, но это было раньше. Теперь же Нина и Люба уединяются со своими ухажёрами где-нибудь в укромном месте. А Маше приходится идти домой и скучать на скамейке возле дома одной. Впрочем, скучать долго — это было не в её характере. Она с интересом наблюдает за парочками, прохаживающимися по аллее.