Ах, эта черная луна!

Она вытащила правый кулачок из-под правой ягодицы и прижала сверток к себе. Младенец открыл невидящие глазки и закряхтел.

— Не плачь, — повторила Мали и вытащила левый кулачок из-под левой ягодицы, — мы еще потанцуем. Ах, если бы твой отец был сейчас рядом! Это доставило бы мне несомненную радость. Как красиво мы рожали в нашем старом мире! Какой это был апофеоз родовых мук, криков, шепотов и цветов! Но еще большую радость доставили бы мне зеркало и расческа, — вздохнула она и, высвободив грудь из больничной рубашки, вложила в маленький шершавый ротик вздувшийся темный сосок.

Юцер тем временем покинул больничный двор и пошел узкой улочкой, по краю которой бежал арык с вонючей густой водой. Он обошел стороной площадь перед мечетью, свернул направо, потом налево и вышел к дынному полю.

Раз уж дитя родилось живым и невредимым, несмотря на войну и узость таза моей супруги, то с этим надо что-то делать, подумал Юцер.

— Ты! — крикнул он и поднял к небу кулак. — Ты! В твоем ли ведении этот мир или нет, но сделай же что-нибудь!

Небо должно было содрогнуться, как содрогнулось оно, когда Юцер впервые прервал отношения с Владыкой. Он стоял тогда на краю другого поля и рыл яму. Юцеру было восемь лет. Его мать умерла от тифа, и хевре-кадише не хотели ее хоронить. Эти трусливые людишки боялись за свою маленькую глупую жизнь. Юцеру пришлось хоронить покойницу самостоятельно. Мама лежала на серой простыне, на которой умерла и на которой Юцер дотащил ее до поля. Из-за этого простыня стала еще и мокрой. Тогда он так же, как и сейчас, вознес к небу кулак, и небо потемнело. Ударил гром, с туч слетела молния и ударила в стоявшее неподалеку дерево. Земля под ногами Юцера пошла трещинами. Ему осталось только расширить щель и подтащить к ней тяжелое, плохо пахнущее тело.

Там должен быть обгоревший ствол. Как он мог забыть! Он искал ее совсем не в том месте! Это хорошо. Теперь ему необходимо вернуться туда, чтобы найти дерево. Когда человеку необходимо вернуться, он возвращается. Земля наклоняется под его ногами, и он соскальзывает туда, где должен оказаться.

— Ты слышишь меня?! — крикнул Юцер. — Сделай что-нибудь! Я бы предпочел, чтобы тебя не было, потому что если ты творишь все эти безобразия, тебя все равно, надо уничтожить. Погляди сейчас в свой пуп и подвинь мысль! Ребенок родился! Война не кончается! Сделай же что-нибудь!

Но на сей раз небо висело неподвижно. Невидимая рука лениво передвигала по нему маленькие облака.

— Ну, хорошо же! — крикнул Юцер и повернулся к Владыке спиной. Он вернулся тем же путем, что и пришел.

Доктор Гойцман стоял во дворе, словно и не уходил все это время.

— Проведи меня к Мали, — потребовал Юцер.

— Это невозможно, но необходимо, — согласился доктор. Он вытащил из-за пазухи сложенный конвертом врачебный халат, помог другу завязать тесемки и повел его по темной лестнице на второй этаж.

Юцер внимательно осмотрел спеленутого младенца, бросил беглый взгляд на Мали, отметил темные круги под ее глазами и вконец расстроился.

— Я решил, что девочку будут звать Викторией, — сказал Юцер.

— Поздно, — улыбнулась Мали. — Я уже дала ей имя. Девочку зовут Любовь.

— Надеюсь, она не станет испытывать все возможности, заложенные в этом имени, — сказал Юцер.

— Отчего же? — удивилась Мали. — Пусть испытает. Возможности, заложенные в придуманном тобой имени, гораздо более удручающие.

— Не знаю, не знаю, — отозвался Юцер. — Я вижу в этих возможностях большую сладость.

— Если у нас когда-нибудь родится сын, — ласково сказала Мали, — мы обязательно назовем его Победителем.

— У нас не будет других детей, — нахмурился Юцер. — Мы и так совершили безответственный поступок, и дай нам Бог не поплатиться за это.

Мали молча кивнула. Судьба ребенка, рожденного в разгар Большой Войны, пугала и ее. Но Мали знала, что с этим ребенком все будет в порядке. А о других детях она пока не загадывала.

Юцер был небольшого роста, но на мир смотрел свысока. Так было не всегда. Какое-то время он жил с верой в добро и порядок. Потом Юцер перестал уважать мир, в котором жил.

«Когда я был маленьким, — как-то сказал он своему другу Гойцману, — и молодым, каждая жизнь искала свой смысл. Я мог не соглашаться с этим смыслом, и мое несогласие возвышало меня. А сейчас каждая жизнь ищет себе цену и старается взять подороже. Это меня унижает. Меня вынуждают не думать, а торговаться».

Вообще-то Юцера звали иначе. Его мать была, очевидно, незатейливой женщиной. Только очень простая душа могла назвать сына Юдл. Что до отца, тот вообще с трудом вспоминал, что у него есть сын. А когда вспоминал, никак не мог придумать, что с этим делать. Когда отец Юцера не глядел в священные книги, как Всевышний глядит в собственный пуп… когда отец Юцера переставал подражать своему кумиру, он оказывался в пыльной захламленной комнате, в которой ему совершенно нечем было заняться. Он вздыхал, кряхтел, слонялся, переставлял вещи и снова погружался в свои книги.