Ах, мой милый Андерсен

Памяти Константина Георгиевича Паустовского

… не мешает вести себя осторожнее:

которой напечатают нашу

как знать, может, и нам придется

когда-нибудь попасть в кучу тряпья и

превратиться в белую бумагу, на

собственную историю, и тогда

пойдешь разносить по белу свету

всю подноготную о самом себе. *

Г.-Х. Андерсен "Воротничок"

По черной воде плывет белая маска с лентой блестящей мишуры. Крупные дождевые капли изредка попадают в эту странную мишень. Маска зацепилась за лодочное весло и уставилась пустыми глазницами на невзрачное здание – бело-розовую гостиницу, которая местами потеряла краску и покрылась мокрыми разводами. Но ее изящные наличники и массивные двери скрашивают неприглядную картину запустения и напоминают о том, что дом знавал лучшие времена. А сейчас рябь канала отражает только хмурые облака и окна третьего этажа.

По стеклу стекают бисеринки воды. А за окном беснуется Венецианский карнавал. Мелкий моросящий дождик тщетно пытается охладить пыл праздничной толпы. Только может ли мокрое неудобство испортить восторг от долгожданной масленой недели. Нестройное пение и гитарный перебор долетают в комнату, где спиной к окну сидит Старик. Треснуло полено, и сноп искр выхватил из полутьмы едва заметную улыбку.

– Странно, – подумал Старик, – почему-то мне достаются только дождливые карнавалы. – Он закутал озябшие плечи большим красным пледом. – Годы. Я стал замечать непогоду. И снова приехал в дождь. А там, на мостиках целуются влюбленные. – Ему не надо было выглядывать в окно, чтобы разглядеть, как молодые люди стоят, задрав головы, и ловят губами воду. Некоторые, особенно ловкие, умудряются подсчитать брызги разбившихся капель. И тогда, стоящие рядом, наперегонки начинают шумно целоваться. Сколько брызг – столько и поцелуев. Это веселое соревнование всегда заканчивается потасовкой, – оттого что горячие венецианские парни ни за какие блага не согласятся признать себя побежденными в этом сладостном турнире.

Старик взял молитвенник. Толстая книжица раскрылась на листе с засушенной ромашкой. Морщинистые пальцы бережно поднесли ее поближе к свету. Некоторые лепестки давно выпали. Через несколько страниц выглянул тюльпан. Он еще сохранил желтый огонь, опаливший его пунцовые лепестки. Но запах – тонкий и слабый – уберегла только роза. Когда-то она была алой, но со временем цвет поблек и утратил живое тепло. У нее был маленький изъян – зеленый корявый листочек. Но седой человек знал: то, что для иных урон, для других – выигрыш. Именно поэтому мы помним милые чудачества и смешные недостатки дорогих нам людей.

В руки упал пожелтевший лист. Старик сосредоточенно повертел его, – на вид листику было лет сорок, никак ни меньше. Вероятнее всего, он когда-то принадлежал комнатному растению. Жилки натянулись, и обозначились резные края. Сама же плоть стала местами истончаться: скоро от листика, вероятно, останутся только прожилки.

– Ты рассыплешься в прах, и никто не вспомнит, какой ты был зеленый. – Не горюй, приятель, – Старик провел пальцем по темным канальцам, – я ведь тоже…

– Смотри, сейчас покажу!

Он крепко зажмурил глаза и оказался рядом с целующейся парочкой. Они стояли на простом горбатом мостике. От времени он весь облупился, а кое-где и обломался. Внизу плескалась мутная, пахнущая плесенью вода с плывущей мишурой. Два одинаковых дома смотрели друг на друга темными окнами и являли полное безразличие к любовникам. Да только тем никто и не был нужен.

Они совершенно не замечали, что их разноцветные плащи давно намокли и запачкались, а маски болтаются за спиной и имеют изрядно помятый вид. Щеки девушки пылали, а губы давно сделались малиновыми. Но кавалер и не замечал, что от его стараний уста дамы несколько припухли.

– Неделя, целая неделя свободы! Свободы от строгих правил, запретов! Время молодых безумств и любви, которая словно воздух, окутала Венецию! – Старик размахивал руками и кричал в серое небо. Но карнавал его не слышал. И влюбленные не прервали своего важного занятия. Никто, никто не видел и не слышал Старика. Он посмотрел на листок, лежащий на ладони, и закрыл глаза.

– Получилось, – снова рука погладила темный скелетик. – Наш путь в пространстве заканчивается, остается только уповать на путешествие во времени. – Старик бережно вынул засушенные растения из молитвенника и стал медленно опускать на угли камина. Вспыхивая ярким светом, памятные знаки на мгновенье превращаются в живые, и тогда Старик слышит их голоса…

– Ах, какой прекрасный город Амстердам, – пропел зычным басом тюльпан, – Старик не ожидал такого мощного голоса от цветка и удивленно смотрел, как искры поднимаются вверх.

– Я была самой счастливой, – певуче произнесла роза с изъяном, – меня готов был съесть от избытка чувств кузнечик! – А теперь я твоя, огонь!