Ах, война, что ты сделала...

На войне люди познаются очень быстро. Иногда достаточно пяти, даже одной минуты, мгновения, чтобы понять, кто идет с тобою в одной цепи, колонне и можно ли положиться на него в трудную минуту. Афганистану я благодарен за то, что он свел меня с такими надежными, прекрасными людьми, знающими свое предназначение, с которыми не страшно было идти в бой. Это были настоящие мужчины, независимо от количества звезд и полосок на погонах. Были, конечно, и подлецы, и подонки, но, к счастью, их было гораздо меньше.

Светало. Снова остановились. Впереди в долине увидел технику: афганские грузовые автомобили и БТРы десантно-штурмового батальона.

— Ура! Догнали колонну! — радовались солдаты и офицеры.

Но радость оказалась преждевременной — десантники выполняли аналогичную с нами задачу, собирая афганские автомобили. Основные силы бригады были еще далеко впереди.

Вернувшись на своем БТРе к колонне после встречи с командованием впереди идущих подразделений, снял тяжелое снаряжение, положил автомат и пошел в сторону, за ближайшие камни. Присел, в надежде отдохнуть, немного расслабиться, как вдруг с окружающих гор, сразу с нескольких направлений, по нам открыли автоматный огонь. Развернув вправо-влево пулеметы, экипажи начали поиск и обстрел противника. Я один остался на открытой местности.

«Ну, все, конец!» — с ужасом подумалось мне. Но почему-то никто не стрелял в меня, хотя я был открыт, незащищен и представлял собой очень доступный и важный объект. Мгновенно в памяти всплыла информация, как одно из советских подразделений, окруженное душманами на мусульманском кладбище, не было уничтожено, потому что стрелять по кладбищу они не могли по религиозным убеждениям. О том, что я нахожусь на кладбище, я понял еще до обстрела и сейчас молил бога, чтобы духи не изменили своему Аллаху и не стали стрелять по мне. От условной границы кладбища до ближайшего борта БТРа был какой-то десяток метров. Только я ступил на «нейтральную полосу», как фонтанчики пыли от выстрелов появились рядом со мной. Казалось, что оставшиеся метры я не бежал, а летел, как снаряд, в открытый боковой люк БТРа. И снова, как и ночью, стрельба по невидимому врагу.

— Вижу! — закричал Владимир Пученков, сидя за пулеметом в БТРе, куда я влез, прячась от душманских пуль.

Поглядел в указанном им направлении. Через несколько секунд между камнями мелькнула белая чалма.

— Получи, фашист, гранату! — крикнул Пученков и дал в том направлении несколько коротких очередей. Было видно, как пули, попав душману в голову, сорвали с него чалму и бросили пораженное тело на камни.

— Есть! — радостно закричал офицер. — Есть первый! Товарищ замполит батальона, докладываю вам, что замполит четвертой мотострелковой роты старший лейтенант Пученков открыл свой боевой счет. Прошу занести это в мой послужной список, — полушутя, полусерьезно сказал он мне, оторвавшись от прицела пулемета. Потом совсем как мальчишка: — Григорьевич, скажи, как я его! Метров 900 было, не меньше, и только чалма в сторону.

Успех его был заслуженным, не вызывал сомнения, тем более что мы стреляли в горах, на большой высоте. Такая стрельба требовала определенных правил и навыков. Никто из нас никогда не стрелял еще в горах, но в той обстановке пули ложились в цель, словно так и должно было быть. Помогал прошлый опыт службы. Заряжая ленту патронами, мы чередовали их больше обычного с трассирующими пулями. Через прицел подводили огненную трассу к цели. Корректировка длилась секунды. Огонь получался метким еще и потому, что каждый из нас очень этого хотел, отчетливо понимая, что, метко поразив своего врага, ты тем самым продлеваешь себе жизнь.

Последовав примеру Владимира Пученкова, я тоже сел за пулемет и через несколько минут поиска и стрельбы тоже открыл свой счет. Освободил место другому, желающему пострелять. Каждому хотелось запомнить этот день, этот бой, перешагнуть то запретное, чего в другой, не боевой жизни никто из нас никогда бы не имел возможности и законного права сделать. И это уже разделяло нас, сегодняшних и вчерашних, не стрелявших.

Иногда казалось, что противника больше нет. Но только кто-то открывал люк, чтобы высунуться наружу, как стрельба с гор возобновлялась с еще большим остервенением. И все начиналось заново. Палило ненавистное солнце. Температура воздуха за бортом за 60 градусов. В БТРе духота, запах немытых разгоряченных тел, гарь от стрельбы. Запас теплой воды, набранной из арыка, закончился.