Ахиллесова пята

– Ну и правильно. Все равно, пока здесь до конца не разберемся, там никаких кадровых решений приниматься не будет. – Ахаян с особым нажимом произнес слова «там» и «никаких». Минаев, уловив посланный импульс, снова посмотрел на него, правда, на этот раз более внимательно, как бы желая найти подтверждение возникшему у него предположению, и Василий Иванович его подтвердил, со вздохом разведя руки в жесте, означающем: «ну а ты как думал», а вслух сказал: – Поэтому разобраться в этом деле нам, Гелюша, надо – кровь из носу. И как можно скорей. А то ведь иначе мы с тобой, на пару, свою блистательную карьеру не в Москве закончить можем и не в Париже захолустном, а в какой-нибудь благоухающей Бужумбуре. На Берегу Слоновой Кости. И это еще можно будет считать за подарок судьбы. Что, в общем-то, достойным завершением нашего с тобой славного жизненного пути назвать язык как-то не повернется. Ты согласен? – Получив в ответ на свой вопрос немного угрюмый, но все же достаточно определенный утвердительный кивок, Ахаян продолжил: – Ну коли так, ты тоже, пожалуй, иди отдохни. Слишком много за сегодня информации и впечатлений. А я здесь еще немного посижу. Полистаю эту папочку. С твоего дозволения. – Он кивнул на личное дело «Мармона». – Может, чего на ум придет.

Минаев, после некоторого колебания, кивнул головой, встал и направился к двери, но в самый последний момент, о чем-то вспомнив, остановился:

– Может, кофейку, Василь Иваныч? Я дежурному...

– Будь любезен, – Василий Иванович, уже опустив глаза, открыл первую страницу лежащего перед ним досье. На него снова смотрело упитанное округлое лицо молодого человека, в возрасте Христа, с не очень глубокими, но явно проступающими залысинами, так гордящегося своим родством с непопулярным наполеоновским маршалом, который почти два века тому назад осмелился, в ущерб своей репутации, сдать Париж осадившим город русским казакам.

VII

День клонился к вечеру, хотя было еще достаточно светло. Тучи и облака, плотно застилавшие парижское небо в течение последних четырех-пяти дней, уже уплыли куда-то на юго-восток, в сторону Бургундии. Угнавший их ветер тоже стих, и сейчас над городом, в этот предзакатный час, растеклась легкая истома приятных реминисценций об уже довольно давно закончившемся лете. Тем не менее эта иллюзия атмосферной снисходительности весьма быстро и безжалостно развенчивалась уже явно не летними красками и атрибутами городского пейзажа.

Потерявшие листву и по-родственному похожие друг на друга в своей осенней наготе деревья, аккуратно расставленные, с четким десятиметровым интервалом, вдоль четной стороны бульвара Сен-Жермен, слегка напоминали поставленные в вертикальное положение гигантские венчики для взбивания сливок. Почти сразу за деревьями, метрах в семи от проезжей части, вдоль бульвара, практически занимая целый квартал, вытянулось несколько странное по своей архитектуре, приземистое, но довольно протяженное здание, построенное, по всей видимости, не позже начала прошлого века и обозначенное номером 244 – 246. Особенность его конструктивного решения заключалась в том, что здание в плане представляло собой огромный прямоугольник или, вернее сказать, некое подобие армейского каре с очень просторным внутренним двориком. В самой середине того бокового ребра здания, которое являлось его фасадной частью, выходящей на бульвар, помещалась достаточно массивная полуциркульная арка – некая аллюзия на триумфальную, – украшенная по обеим сторонам сдвоенными пилястрами с дорическими капителями и увенчанная симметричным двухсекционным аттиком. Арка выполняла функцию прохода на территорию внутреннего двора, откуда, через систему контролируемых служебных входов, уже был доступ ко всем внутренним помещениям дома.

Была среда. Рабочий день закончился около четверти часа назад, и основная масса служащих, населяющих многочисленные помещения этого вместительного здания, уже вылилась из жерла арки и растеклась по бульвару в обоих направлениях. И только последние оставшиеся частички вышеупомянутой массы, по каким-либо причинам задержавшиеся в канцелярской заводи этого отдельно расположенного департамента, входящего в общую систему французского Министерства иностранных дел, изредка, и в основном поодиночке, неожиданно выныривали наружу из пролета арки.

Одним из таких последних был невысокий, полнеющий молодой человек лет тридцати с небольшим, с обозначившимися небольшими залысинами. Справедливости ради следует заметить, что начинающуюся грузность его фигуры весьма искусно скрывал надетый на нем просторный темно-синий плащ, а дорогое шелковое кашне, которое небрежным узлом было завязано у него на шее, даже придавало всему его виду некоторую щегольскую изысканность.