Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви

Анна наблюдала фарс вблизи. Розыгрыш ее задел и заставил задуматься о собственном предназначении: талантливая женщина сумела так успешно всех надуть – пример для подражания!

В то же время в Москве другая пылкая натура на три года младше Ахматовой заканчивала свой первый стихотворный сборник.

* * *

В 1910 году в стране, переживающей уход из жизни Толстого, выходит книга с эпиграфом из Наполеона: «Миром правит воображение». Сборник посвящен памяти блестящей Марии Башкирцевой и называется «Вечерний альбом». Его автора, Марину Цветаеву, и «невероятно интимный характер» ее сочинений восхваляет в Москве Брюсов.

Спустя месяц в статье Максимилиана Волошина, воспевающей женский лиризм, свободный от великих идей и поз, а потому более интересный, нежели мужской, автор приводит целый список достойных поэтесс. Анна прочитывает в нем имя Марины Цветаевой, но не свое.

* * *

Четыре недели в Париже не сотрешь из памяти, не расскажешь, но их можно спрятать внутри себя, словно военную тайну, и в них можно раствориться. Когда человек чахнет, это видно не всем. Многие видят лишь привлекательную оболочку, коралловые перчатки, зонтик с ручкой из слоновой кости, новые духи, более смелые, чем предыдущие, походку от бедра – парижские штучки. Ваше несовпадение с окружающей реальностью бросается в глаза. В семье мужа вас называют парижанкой. Парижанка не выходит на улицу, не попрыскав за ухом духами «Идеаль» от Убигана, не уронив пару капель благовонья на венозный рисунок запястья, но никогда не рассказывает о Париже.

Говорить о Париже с теми, кто туда не попадет, пустая трата времени. Писать о Париже? Анна не в состоянии. Писать о кафе на Монпарнасе, о прогулке по бульвару Распай, о встрече с художником, замкнутым в своем благородстве и одиночестве, равнозначно стриптизу.

Анна запирает Амедео в тайной комнате.

Ничто не должно сбить ее с писательского пути. Каждое утро поэтесса повторяет это заклинание, мечтая лишь об одном: ухватить неуловимую реальность за хвост.

Замечаю все как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу, готовая
Снова стать тобой, земля[44]

.

Спустя пять лет, проведенных между Киевом, Черным морем и набережными Невы, взлелеять радость узнавания маленького городка, покинутого в подростковом возрасте. Понять и передать ощущение исчезания мест, распада связей.

На землю саван тягостный возложен,
Торжественно гудят колокола,
И снова дух смятен и потревожен
Истомной скукой Царского Села.
Пять лет прошло. Здесь все мертво и немо,
Как будто мира наступил конец.
Как навсегда исчерпанная тема,
В смертельном сне покоится дворец[45]

.

Описать раннее угасание брака, равнодушие, уступающее место волнению, проницательность, которая вытесняет наивность.

Ива на небе пустом распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой[46]

.

22 сентября Гумилев собирает вещи.

Он едет в Абиссинию через Турцию, и на лице его сияет улыбка завоевателя. Стать Шекспиром не получилось, и нет иного выхода, кроме как возомнить себя Рембо. Он уезжает, она остается, он нетерпелив, она напряжена. Чего ждать от долгой разлуки? Помощи в разрешении противоречий и подтверждении чувств, которые брак только запутал? Супружеские отношения расстраиваются: сегодня он не ощущает себя любимым, завтра – она. Что же делать? Расстаться? Ее трясет от этой мысли. После развода пятью годами ранее Инна, мать Ахматовой, отрезала себя от мира. Чего хочет Анна? Пока что просто писать.

Творчество – ее единственная радость.

И все-таки необходимо одобрение извне. Одобрение кого-то сурового и великого. Кто мог бы почитать ее стихи, пока охотник на хищников в отъезде? Скорее всего, Валерий Брюсов, бывший редактор «Весов», работающий теперь в «Русской мысли». Коля полностью доверяет его мнению, ведь глава московских символистов оказался первым читателем парижских текстов о жирафе и кенгуру. При возникновении малейших сомнений Коля обращается к Брюсову.

Однажды в 1910 году ноябрьским днем Анна отправляет Брюсову четыре стихотворения из «Белой стаи». В письме, обращенном к Брюсову, Анна просит поэта быть беспощадным: «Я была бы Вам очень благодарна, если бы Вы сказали, стоит ли мне продолжать заниматься поэзией. Заранее прошу простить за беспокойство». Какова же была реакция автора «Демона самоубийства»? Иронизировал ли он, подобно Иванову, над странными женскими амбициями?

Анна ждет ответа десять лет.