Ахматова: жизнь

Из Венеции дожей супруги Гумилевы выехали в двадцатых числах мая 1912 года самым кратким и дешевым путем: Вена, Краков, Киев. Оставив жену в Киеве (до конца июня появляться в Слепневе свекровь запретила, в губернии Тверской настоящего лета хватает на один июль), Николай Степанович, вернувшись в Петербург, распустил «аполлоновцев» по курортам и дачам, а сам отправился в Слепнево. Общество матери никогда не тяготило его. Тем летом их отношения были особенно теплыми. Гумилева (втайне) умиляла нежность, с какой Анна Ивановна кроила, шила, расшивала чепчики и распашонки. Часть умиления перепала и жене: «Мама нашила кучу маленьких рубашечек, пеленок и т. д.» (Н.Гумилев – А.Ахматовой, из Слепнева в Литки, конец мая 1912 г.).

Как Анна и предполагала, лучшим местом для будущего ребенка оказалось летнее Слепнево. Будь ее воля, она бы и родила здесь. Но ее воли не было. 12 августа, за месяц до предполагаемых родов, свекровь прямо-таки выставила сына и невестку в Питер: береженого Бог бережет. А ну как роды будут не срочные?

Тревоги и ее собственные, и бабкины оказались преувеличенными. Капризничая и паникуя по мелочам, в серьезных случаях Анна Андреевна смолоду проявляла недюжинную выдержку. Даже в конспективной записи П.Н.Лукницкого от 23 марта 1925 года рассказ роженицы, да еще и «первородки», удивляет именно этим – выдержкой:

«А.А и Николай Степанович находились тогда в Ц.С. А.А проснулась очень рано. Почувствовала толчки. Тогда А.А заплела косы и разбудила Николая Степановича: "Кажется, надо ехать в Петербург". С вокзала в родильный дом шли пешком, потому что Николай Степанович так растерялся, что не догадался взять извозчика или сесть в трамвай. В 10 часов утра были уже в родильном доме на Васильевском острове. А вечером Николай Степанович пропал. Пропал на всю ночь. На следующий день все приходят к А.А с поздравлениями, и А.А узнает, что Николай Степанович дома не ночевал. Потом наконец приходит и Николай Степанович с «лжесвидетелем». Очень смущен».

Валерия Сергеевна Срезневская объясняет неожиданное исчезновение Гумилева тем, что его соблазнили приятели, направляющиеся в места своих обычных увеселений. Дескать, подвернись ему в тот момент другие сотоварищи, менее подверженные таким «веселиям», Коля мог бы поехать в монастырь и отстоять монастырскую вечерню с «переполненным умилением сердцем». Мол, все дело было в его внутренней тревоге, которую нужно было как-то заглушить. Доля истины в этом объяснении есть, но только доля, ибо с внутренними тревогами Николай Степанович справлялся, не прибегая к помощи сотоварищей. По-видимому, он и впрямь растерялся. Уже то, что не догадался взять извозчика или сесть в трамвай, свидетельствует о не свойственной ему непрактичности. Ведь для того чтобы добраться пешком от Царскосельского вокзала до Васильевского острова, надо было затратить не менее полутора часов. И это при условии, что роженица могла идти достаточно быстро. А что было бы, если бы схватки начались по дороге? По-видимому, Анна Андреевна понимала состояние мужа, иначе десятилетие спустя не вспоминала бы нелепое его поведение с легким сердцем и юмором.

К счастью, как уже говорилось, в 1912 году судьба была на редкость благосклонна и к Анне, и к Николаю, и к Льву Гумилевым. Роды прошли благополучно, и уже через несколько дней мать с младенцем торжественно встретили в Царском Селе.

Первые два месяца, отказавшись от кормилицы, Анна не отходила от сына. Свекровь не возражала, хотя и видела, что материнского молока мальчику не хватает. По ее разумению, в течение восьми недель мать и дитя все еще единое и неделимое целое. Но как только неразлучные недели миновали, Анну стали полегоньку отодвигать от Гумильвенка. То золовка, то свекровь. Сначала это ее даже обрадовало, потому что снова начали появляться стихи. Пока еще совсем-совсем домашние. Одно о сыне. Второе о муже.

Загорелись иглы венчика
Вкруг безоблачного лба.
Ах! улыбчивого птенчика
Подарила мне судьба.

В стихотворении, обращенном к Гумилеву, улыбчива лишь первая строфа, написанная в те недолгие недели, когда Николай Степанович, искупая странное поведение во время родов жены, не столько в глазах Анны, сколько матери, хотя и отлучался по делам в Питер, ночевал в Царском. Наводил порядок в библиотеке, охотно топил печи, не убегал к себе, если Анна Ивановна, помогая невестке купать и пеленать младенца, вспоминала, каким веселым был Николай в детстве:

В ремешках пенал и книги были;
Возвращались мы домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.

Вторую строфу Ахматова написала уже в конце октября, когда Николай Степанович снова стал под любым предлогом оставаться в городе: