«Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»

— После разговора он выскочил, как ошпаренный, — процедила Ленка после некоторого раздумья.

И на том спасибо.

— Ражговор был непроштой, Боря, — Софья Моисеевна неторопливо закурила и улыбнулась мне на все тридцать два отсутствующих зуба. — От Фимошки што-то требовали, видимо вируш. Потому што он жалобно клялшя, што украли… Мне даже кажетшя, што ему угрожали. Еще он клялшя, што не убивал…

— Кого не убивал? — слегка опешил я.

— Мутанта. Так он шкажал. Я не уверена, што это клишка блатного. Фимошка утверждал, што это нешшаштный шлушай.

— Нешша… чего? — тупо спросил я.

— Инцидент, — терпеливо объяснила теща. — Роковое штешение обштоятельштв. Я думаю, Фимошка имел в виду оштавшуюшя в Рошшии культуру вируша, а не шеловека… А в конце он уже пошти кришал, штрашно нервнишал. Кришал: «Ты шам конокрад пробирошный! Это моя идея!» А потом брошил трубку и вышкошил жа дверь…

Теща демонстрировала готовность к сотрудничеству, что было непривычно, а, следовательно, подозрительно. Может, это она? Вроде, уж ей-то точно незачем, разве что из общей стервозности. Ну да, мстит Умнице за зубы.

Слоняясь по загроможденной квартире, я вышел на балкон. Он был завален барахлом так, что курить здесь мы теперь сможем только по-очереди. Бедный Левик, все-таки выкинули его лыжи на свежий воздух. Как и мое альпинистское снаряжение. Я взял не раз бывшую в употреблении веревку и не испытал ожидаемых ностальгических эмоций. Что-то меня в ней не устраивало. Никогда я так веревку не сворачивал. Правда, перед отъездом я был в таком состоянии, что черт его знает… Но, с другой стороны, не в худшем же, чем когда в сумерках под дождем, когда мы все-таки спустились, Бизон все восхищался моей аккуратно свернутой веревкой. Обещал, что в следующий раз вместо венка положит ее мне на могилу… Кто же это ее развернул, а потом неумело свернул? После того, скажем, как спустился по ней с балкона? Да кто угодно.

Клуб ходил в горы регулярно и в полном составе. Я бросил веревку и пошел к Ленке. Она остервенело рубила на кухне зелень.

— Так их! — прокомментировал я. — Изменников Родины. Изрубить в капусту!

Ленка отшвырнула нож:

— Дурак! Это действительно они!.. Хоть я и не должна была тебе это говорить… До завтра не должна была… И если я нарушаю свое обещание, то это только потому, что ты…

— Стоп. Говоришь, до завтра? Они что, уже пакуются?

— Они уже упаковались, потому что завтра переезжают в Рамат-Ган… — Ленка осеклась и уставилась на меня. — Н-не может быть… Господи, какая я дура!.. Нет, все-таки они не могли так со мной поступить!

— Конечно, — кивнул я. — Моральный кодекс исполнителя самодеятельной песни. Угробить еще пять миллионов евреев это они могли. А соврать тебе — невозможно и представить! Подумаешь, Рамат-Ган — Мичиган… Что именно ты не должна была мне говорить? Подробненько и быстро…

Быстро не получилось, а подробненько — да. Ленка камлала, как шаман, все больше впадая в транс. Под рефрен «как же они могли?» выстраивалось примерно следующее: решив бороться до конца за выживание семьи, народа и человечества, Ленка, сопровождаемая гудением, руганью и скрипом тормозов, доехала до Петах-Тиквы и обрушила на Капланчиков свое о них мнение. Первым обрел дар непечатной речи Сема. Короче, Ленку послали, и она пошла. На лестнице ее догнала Тамарка и не только извинилась за задерганного переездом на новую квартиру мужа, но и созналась, что этот дурак стащил вчера по-пьяне пробирку с вирусом, считая, что продаст его на первом перекрестке и рассчитается с долгами. Козел, конечно, теперь-то он протрезвел, все понял и ему стыдно. Вернуть стыдно, а уничтожить жалко. Сейчас его лучше не трогать, а утром они переедут, Сема успокоится и она клянется, что к вечеру уговорит его представить все шуткой над Умницей и вернуть пробирку. Только никому не надо ничего говорить до завтра — Сема просто не переживет позора. Главное, не говорить Боре, а то он начнет действовать по уставу и все испортит, простому что ему просто сложно понять, что люди хоть и делают глупости, но остаются при этом людьми и друзьями…

Дорога была каждая минута. Я надеялся, что они летят «Эль-Алем»,[25] а значит раньше исхода шаббата не упорхнут. Все-таки сложно в нашем государстве экспромтом улететь в субботу.

На выезде из города я подобрал Умницу, понуро тащившегося вдоль дорожной клумбы и предложил ему автомобильную экскурсию. А потом почти всю дорогу до Петах-Тиквы развлекался, пресекая расспросы о расследовании вымышленными историями о длинных руках русской мафии, с небывалой жестокостью расправляющейся с неугодными русскими израильтянами.

Едва мы свернули с Аялона на сороковое шоссе, Умница углядел указатель на Петах-Тикву и сообразил:

— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?

— Есть сведения, что они пакуются.

— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.

— Почему?

— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.

На что-то он явно намекал.

— Это к каким же?