Акимуды

Двенадцать раз мы ездили на Капри. Двадцать четыре парома неустанно перевозили нас через Неаполитанский залив. Тысячи чаек были свидетелями наших поцелуев. Четыре времени года показали нам свои каприйские красоты. Двенадцать раз мы останавливались в одном и том же отеле, где всякий раз коротконогий кудрявый смотритель мини-баров воровал белые кружевные трусики К., потому что он был фетишистом, и мы однажды видели с просторного балкона, как он их нюхал, стоя в саду за банановой пальмой, держа их в трепетных ладонях, как белую голубку мира Пикассо, а в это время бил колокол на центральной маленькой площади, и К. странным образом испытывала к фетишисту взаимную слабость. Мы обсуждали верного Фаусто, фетишиста средних лет, слегка состарившегося и поседевшего кудрями на наших глазах в течение наших каприйских паломничеств, за ужином в ресторане «Девственник», что находится чуть ниже главной автобусной станции острова, и это – единственное место в мире, где все официанты считали нас мужем и женой и спрашивали, подавая рыбу, когда будут дети.

Моего ответа ждал папа-мэр. Он же – нейрохирург. Братья ждали. Ждала будущая итальянская теща. К. сказала: если женимся, то – вот дом и сад с ослепительно-зеленым бамбуком. Какой прекрасный бамбук! Я всем восхищался.

Не дождались. Тринадцатый раз на Капри мы не приехали. Больше не сели за стол в ресторане «Девственник».

Я не женился. Почему? Ну, полный дурак!

170.0

<ЗАПИСКИ ИЗ ПОДВАЛА>

Перед отъездом на Акимуды я спустился за бутылкой вина в подвал моего Деревянного дома, в котором когда-то жил художник Василий Фокин. Он безболезненно прожил здесь с начала XX века по 1953 год, рисовал иллюстрации к детским книжкам и не заметил перемен времен. В подвале я услышал какие-то чудовищные стоны. Я тихо стал пробираться в темноте. Где-то мелкнул огонь свечи. Не может быть!

Мои помощники, живой Тихон и мертвый Платон (или наоборот?), наносили друг друг страшные удары. Они выли и стонали, как звери, они дрались палками, кочергой, они использовали все запрещенные приемы. Наконец, Платон, извернувшись, повалил Тихона на пол и стал бить его беспощадно ногами. Тот валялся на полу и орал:

– Живой труп!

Платон бил беспощадно. У Тихона все лицо было в крови. Вдруг он схватил коллежского ассесора за ногу и ловко опрокинул его на пол. Теперь Тихон возвышался над Платоном и колотил его ногами.

– Хаааааам! – выл Платон.

Он, приподнявшись, поймал ногу Тихона и укусил ее за щиколотку. Тихон взвыл, схватил бутылку и хотел было разможжить голову своего мертвого противника, но тут я заорал:

– Не сметь!

Тихон замер, услышав мой голос, но подлый мертвяк воспользовался этим и нанес ему сокрушительный удар в живот. Тихон рухнул на пол. Они оба лежали, облитые кровью. Я подошел к ним:

– Вы чего?

Они сопели и молчали, утираясь.

– Вы что, не поделили мертвых и живых? – заорал я.

– Нет, – выплюнул зуб безутешный Тихон. – Мне плевать, кто мертвый, а кто живой.

– Так в чем же дело?

– Мы дрались из-за Стеллы. – Платон поднялся с пола и стал отряхиваться.

– Из-за Стеллы?

– Ну да, – кивнул Тихон.

– Любовь побеждает смерть! – искривился рот Платона.

– Любовь? – переспросил я.

– А что тут удивительного? – раздался женский голос.

Стелла вышла из тени. Она была с ярко-красными губами, в агрессивно-сексуальном черном платье.

– Мне нравится, что эти кобели дерутся из-за меня.

– Это часто повторяется? – удивился я.

– Раз в неделю, – кивнула Стелла. – Я сплю с победителем.

– И кто победитель? – спросил я.

Платон и Тихон вытянули шеи.

– Платон, – ответила Стелла. – Он прав. Любовь побеждает смерть!

171.0

<НЕЙТРАЛИТЕТ>

После драки, как это бывает у русских людей, помощники разговорились. Мы остались в подвале. Я поставил на полусломанный стол булытку «Белуги». Включили электрическую лампу с оранжевым абажуром. Платон пил водку не так, как мы. Он пил ее с удовольствием, как будто вкусную родниковую воду, радостно принимая ее вовнутрь, без всякого чувства вины, и потому хмелел добродушно, озаряясь водочным светом. Тихон же опорожнял напиток с кряканьем, как будто проталкивал его в горло, виня себя в этом проталкивании. Что касается меня, то я пил водку нейтрально, за компанию. Платон оказался неглупым человеком.

– Я понимаю ярость мертвых людей, – сказал он, рассуждая о Мертвой войне. – Мы ступили на землю чужой цивилизации. Вы оказались людьми с длинными руками, которые вытянулись при помощи ваших девайсов, с загребущим сознанием, но малосодержательным. Мы попали в хитрую цивилизацию. Слова здесь ничего не значат. Я тоже вас бы с удовольствием вешал на фонарных столбах.

– Однако наши люди быстро снюхались, – возражал Тихон.

– Страна всегда была заражена люмпенской идеологией, потому и сошлись.

– Но и мы с тобой сошлись, – настаивал Тихон.

Платон тонко улыбнулся.

– Ваш язык вызывает отвращение, – сказал он.