Акимуды

Куроедов пригласил Клару Карловну в подпольное подмосковское казино. Карлица на выходе по недоразумению была принята полицией за малолетнюю проститутку. Патруль, скрутив ей руки, вывел ее из здания. Клара Карловна жалобно захихикала.

Куроедов твердо сказал ментам:

– Отставить!

Садясь в машину к Куроедову, Клара Карловна сказала ему с восхищением:

– У вас вся страна похожа на подпольное казино!

121.0—122.0

<ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО>

Но примирение Посла с РПЦ не остановило разгневанного Главного. Поднялась газетная ругань. Телевидение окончательно сошло с ума. Началась переплавка мозгов. Куроедов превратился в законченного националиста. Даже Лядов стал склоняться к отрицанию общих ценностей. Раскол. Многие либералы перекрасились. В посольстве Акимуд тоже началось смятение.

Советник по культуре Верный Иван вступился за Россию.

– Мы – наемники и диверсанты, – сказал он Послу.

И тогда наша интеллигенция решила выразить свое отношение к Акимудам. Она написала письмо Главному.

Она долго собирала подписи.

Мелкая интеллигенция хотела подписать, но ее не брали. Крупные имена не хотели участвовать в коллективном заявлении, потому что считали это недостойным своего имени.

Было несколько интеллигентов, которые были готовы подписать все из честности – но всем их честность уже приелась, и на их подписи никто не обращал внимания. Эти честные были нужны для того, чтобы сказать внешнему миру, что у нас все в порядке с честными, и они, не зная тонкостей бытия, верно служили своей стране в качестве честных.

Были такие, которые обязательно требовали переделать письмо, считая его недостаточно лояльным или же чересчур лояльным. В результате они были тормозом, но некоторые из них все-таки подписывали. Были и такие, которые любили правительство и не хотели ничего подписать. Были трусы, которые верили, что за письмо правительство оторвет им голову, устроит провокацию и сошлет в Сибирь. При этом они указывали на тех, кто уже там сидит. В этой трусости была своя логика, потому что если у нас начнут в тебе копаться, то обязательно что-то обнаружат. Или ты не платишь налогов со дня своего рождения, или ты посещаешь по ночам порносайты с кровью и говном, или ты что-то успел уже попросить у правительства, и ты ждешь его ответа, и подписывать письмо нельзя.

В советские времена за открытые письма наказывали, но их все-таки писали. В наши времена эти письма уходят в песок. С ними научились бороться: на них не обращают внимания. В советские времена слово было монополией государства, и потому выход слова из-под контроля в открытом письме становился немыслимым скандалом, привлекал внимание мировой общественности и тем самым прикрывал подписантов. В наши времена государство не претендует на монополию слова, но оно научилось – в гибкой форме – заставлять его работать на себя или девальвировать его, когда надо, до уровня ничего не значащего факта.

Главный прочитал никому не нужное письмо и вызвал министра культуры. Когда тот явился к нему в кабинет, Главный сидел и писал за столом. Не глядя на министра с овальным телом, Главный сказал:

– Ты почему хочешь войну с Акимудами?

– Я?

– Ты. Никакой войны не будет! Так и передай.

– А кому?

– Твоим гребаным клиентам. – Интеллигенции?

123.0

<ПИСЬМО № 5>

Дорогой папа!

Нет ничего лучше, чем работать с грешниками. Это прекрасно понимают в Москве.

Ты спросишь меня, почему, будучи посланным на Землю наблюдателем, я ввинтился в действия, не совместимые с моим статусом?

Папа, они меня достали!

Я ставил перед собою цель найти условия, при которых возможно продолжение человеческой жизни, за которую мы взяли на себя ответственность. Мы посчитали гнев смертным грехом, но они действительно достойны нашего гнева. Мы с любовью создавали каждую букашку, разрисовывали, как дошкольники, ей крылышки. Они взламывают наши мастерские. Чем больше они понимают в тайнах своей собственной природы, разгадывая наши ключи, чем более изысканными становятся из года в год их изобретения, смысл которых теряется в погоне за новизной, тем решительнее они отклоняются от основного курса творения.

Мы сделали ставку на Россию – и не случайно. В России – по крайней мере, в той России, о которой мы имеем представление, точнее, как я теперь понимаю, оказавшись на месте, в воображаемой России, – возникла парадоксальная ситуация. Мы считали, мы считали, наши пальчики устали, что некоторые страны Африки находятся примерно в том же состоянии, я, например, имею в виду Нигерию. Однако Россия, одаренная воображением, готова была предоставить нам всю противоречивость человеческой природы не просто в реальности, но и в слове, а значит, она могла стать сопричастной творению. К несчастью, при ближайшем рассмотрении все это оказалось только гипотезой.