Аксенов

Е.П.:Я, кстати, замечал, что многие адепты или даже фанатики Аксенова к «Московской саге» отнеслись скверно даже еще до появления на телевизионных экранах всей страны этого самого фильма с одноименным названием. Сочли «Сагу» неким масскультом, текстом, сделанным с большими уступками западному рынку, западному читателю. Просвещенная окололитературная публика с наслаждением толковала о том, что это всего лишь заготовка для многосерийной американской «клюквы». И дождалась — «клюквы» новорусской, где вдова маршала Градова появляется на Новодевичьем кладбище в брючном костюмев 1945(!) году, Кристина Орбакайте в брючном же костюме поет во время войны перед солдатами «Тучи в голубом», около Консерватории вдруг появляется памятник Чайковскому, который будет здесь установлен лишь в 1954 году, и так далее.

А.К.:Ну, я-то как раз считаю, что это тот случай, когда автор настолько качествен и силен, что какие бы он ни делал уступки публике, он все равно остается самим собой. Книга — не фильм, она все равно замечательная, хотя, конечно, не сравнить ее ни с «Ожогом», ни с «Островом Крым», ни даже с «Новым сладостным стилем».

Е.П.:Ведь я «Московскую сагу» когда начал читать в журнале «Юность», мне вдруг стало скучно, и я чтение прекратил. А потом, когда уже отдельную книжку взял да в нее вчитался, то увидел аксеновские когти эти…

А.К.:Правильно. И вот эти самые «когти» помешали «Московской саге» стать бестселлером и вообще американским романом. Вася, к сожалению, сел между двух стульев. К сожалению. А может, и к счастью. Потому что если бы он тогда удачно сработал для американцев, он, глядишь, постепенно бы перестал быть русским писателем и превратился в американского писателя, который пишет о России.

Е.П.:Слаб человек, даже сильный человек слаб, понимаешь. Если бы у Васи был западный успех того же «Ожога», он тоже имел бы печальный шанс превратиться, как ты выразился, в «американского писателя, который пишет о России». Потому что хорошо Россию знает, владеет этим выигрышным материалом. Ушел бы наш Василий в американские писатели и больше бы никогда оттуда не возвратился. Как чех Милош Форман, который стал знаменитым, но американскимкинорежиссером.

А.К.:Пожалуй. Ну, допустим, если бы он и в этой своей ипостаси взялся бы за свои последние, условно говоря, «комсомольские романы» — «Москва Ква-Ква» и «Редкие земли», — то написал бы их куда как попроще. Был бы там правильный расклад: хорошие, добрые олигархи, плохая власть. По-простому так, для народа. А тут эта странная таинственность…

Е.П.:ТИАНственность, как он однажды где-то в тексте оговорился. Эта тианственность ему и помешала стать всемирным писателем. Может, нам назвать нашу книжку «ТИАНСТВЕННЫЙ ВАКСИ». Хотя… это непереводимо.

А.К.:А-а… Так ты, может, тоже хочешь всемирного успеха?

Е.П.:А кто ж его не хочет? Только идиоты.

А.К.:Вообше-то хорошее название «Тианственный Вакси» — ах, какое хорошее название…

Е.П.:Но мы, разумеется, струсим так книжку назвать, убоявшись обвинений в излишнем мудрствовании и «трагедии эстетизма». Вася бы не струсил. Так… Мы тему сегодняшнюю закончили?

А.К.:Нет. Вот ты мне скажи, а почемуАксенов все-таки русский, а не всемирный писатель? Ведь не потому же, что такие сложные темы выбирает? И не по стилевым особенностям его письма. Аксеновский язык не очень хорошо и легко, но все-таки переводим на чужие, в отличие от языка Андрея Платонова. Почему же он русский писатель?

Е.П.:Потому что земля круглая. Вася настолько сильно рванул на Запад, что и сам не заметил, как снова оказался на Востоке. Земной шар-то ведь круглый? Или как?

А.К.:Ну, ты такое звонкое определение для какого-нибудь интервью прибереги. Журналисты такие звучные фразочки обожают.

Е.П.:Тебе виднее. Он — русский писатель, потому что описывает свою, а не этустрану, он пытается в психологию своего земляка войти, он русских любит, и — ты знаешь, я сейчас скажу очередную страшную вещь, — для него, патентованного космополита, мир все равно замыкается на России, понимаешь…

А.К.:Вот здесь я спорить не стану. Только Россия! Его интересует только Россия. Его самый что ни есть американский, внедренный в американскую жизнь роман «Новый сладостный стиль», который я очень люблю, — он про Россию весь. Он хоть и нашпигован американскими реалиями, но он весь про Россию. Василий только Россию любит, вот в чем дело…

Е.П.:И это ни в коем случае не противоречит его западничеству. Не противоречит даже его образу жизни, манере одеваться, музыкальным вкусам.

А.К.:Это тот случай, когда одно другому не мешает. И это не первый и не последний случай в российской истории. Ты ведь знаешь, что один из самых известных патриотически настроенных политиков поздней русской империи, отец писателя Владимира Набокова, был в быту отъявленным англоманом, помешанным на всем британском. Англоман и патриот. Это одно другому совершенно не мешает.

Е.П.:Тем более писателю.