Аксенов

Е.П.:И я, отвечая на твой концептуальный вопрос, твердо заявляю: романтический писатель Василий Павлович Аксенов и в жизни был романтиком. Тому есть множество примеров. Ну вот, например, едем мы втроем в Крым после жуткой зимы 1978/1979. Мы с Ерофеем все время предаемся различному выпиванию и беседам на довольно, я бы сказал, скользкие и грязные темы, употребляя полный букет ненормативной лексики. Василий нас слушал, слушал, ведя машину, а потом и говорит: «Вы что лаетесь, как пэтэушники? Фразы у вас нет без мата!» И это он, которого обвиняли в обильном использовании в тексте нецензурных слов и шоковых ситуаций. Сильно он тогда, помню, раздражился! А потому, что его и в описании сексуальных отношений всегда интересовала «прекрасная тайна товарища», а не разнузданность и мерзость. И все его романтические приключения, в том числе и любовные, во-первых, занимали огромное место в его жизни, ты прав, а во-вторых, были в большой степени движителем его творчества. Он и в чужих романтических историях с заинтересованностью принимал участие, в романтических историях товарищей. Его радовала даже чужая любовь. Какое потрясающее описание чужой любви в «Поисках жанра»! Эта тетка-попутчица, которая выглядит старше своего возраста лет на десять, старухой выглядит, отчего щемит сердце и у автора, и у читателя. И ведь едет она, заметь, тоже к любимому романтику, который на каком-то там земснаряде спивается. Жалко всех!

А.К.:Вот доказательство того, о чем мы говорим, — романтизации реальной действительности. Ведь одна из причин того, что она к своему машинисту земснаряда так стремится, — это его уникальное сексуальное качество. Странность в том, что к концу недельного запоя в нем вдруг возникает некая такая сексуальная тяга. Причем не тяга как желание, а тяга как у паровоза. И вот, казалось бы, весь этот эпизод только про траханье, причем в советской повести, которая по определению своему должна быть чужда эротике. А присмотришься — нет, не только про траханье…

Е.П.:Тяга. Это интересно. И, кстати, совпадает с однокоренным глаголом тянуть, ранее обозначавшим половой акт. До появления слова «трахаться».

А.К.:Совершенно верно. Но Аксенов тут же романтизирует эту весьма скабрезную ситуацию, и у тебя, как ты выражаешься, «сердце щемит». Но я еще раз говорю: сейчас про этотолько ленивый не пишет. Возьми книги многих модных современных авторов — никакой романтики. Исключительно механический, грязный или отчаянный трах. Даже не порнуха или физиология, а сплошная тоска. Так же тоскливо, как быт, они и секс изображают.

Е.П.:Ну вот, опять мы в литературу скатились.

А.К.:Невозможно про писателя говорить отдельно от его литературы. Даже как быотдельно.

Е.П.:Как ты думаешь, на основании всех этих наших рассуждений можно умозаключить, что в современной литературе веселье исчезло, эти вот элементы того веселья, которое еще от скоморохов?

А.К.:Ну, можешь называть эту энергиювесельем.

Е.П.:Потому что, извини, но я опять же думаю что такой веселой энергией, кроме Василия Павловича Аксенова, редко кто обладал. Ну, может быть, Владимир Семенович Высоцкий да Василий Макарович Шукшин.

А.К.:Пожалуй.

Е.П.:У Шукшина один из лучших его рассказов «Сураз» про это. И почти в каждом рассказе у него изображены эдакие различные дамочки-розанчики. Интересно, что Василий Макарович куда более критично, чем Аксенов, относился к дамскому полу, создав целую галерею законченных стопроцентных советских стерв, среди которых самая безвинная — злобная продавщица в рассказе «Сапожки», которая неизвестно почему вдруг возненавидела деревенского мужика-покупателя.

А.К.:Тому есть объяснение. Василий Палыч от кого родом? От троцкистской литераторши и от весьма образовавшегося, хоть и деревенского партработника. Он родом пускай из лагерной, но городской интеллигенции, наш Василий Павлович. А наш Василий Макарович — из мужиков, из простых, хоть и был после армии директором сельской школы.

Е.П.:Из простых?

А.К.:Из простых. И наблюдал он простых людей. Уж не сравнить их с тем хоть и пьяным, но бомондом, который так любил изображать Василий Павлович. А простые люди к этому, которое про это, всегда проще относятся.

Е.П.:Проще. И чем случайней, тем вернее, вспомню я зачем-то…

А.К.:Романтизировать отношения им почти не свойственно. Вообще, степень романтизации жизни, на мой взгляд, прямо пропорциональна культурному уровню.

Е.П.:Это интересное наблюдение, но я не согласен с употреблением прилагательного «культурный». Многие так называемые простые люди органически, изначально культурны.

А.К.:Так ведь и я не про саму глубинную культуру говорю, а про ее видимый уровень. Весьма часто высококультурные люди романтизируют жизнь до полного идиотизма или до полного ее непонимания.

Е.П.:И, романтизируя, все-таки, извини меня, облегчают эту жизнь, микшируют ее трагедийную сущность, делают жизнь сносной для существования, анестезируют жизнь.

А.К.:Конечно.