Аксенов

А.К.:Мертв ли Аксенов? Понимаешь, лет десять назад в больших количествах появились люди, которые доказывали, что Аксенов был мертв еще десять лет назад. В основном это были литературные критики, которые утверждали, что не только Аксенов начисто исписался, но что и вся идеология «шестидесятничества» давно в могиле. И Аксенов, как главный шестидесятник, помер раньше всех: мертвая у него, дескать, проза, мертвая литература. Кульминацией стала заметка в «Коммерсанте» годовой давности очень мною уважаемого, прекрасного, первостатейного журналиста Гриши Ревзина, написанная с какой-то необъяснимой для меня злобой как отклик на смерть Аксенова. Я даже не стал ему звонить, выяснять отношения, потому что дело не в нем, а в подходе. Подход же заключался в том, что время Аксеновыхпрошло. Для меня вопрос, мертв ли Аксенов, не имеет смысла и глуп, как рассуждения о том, мертв ли любой из русских литературных классиков. А для некоторых это вопрос актуальнейший. Потому что они не рассматривают прозу Аксенова как вечную русскую прозу, а считают ее крепко привязанной ко времени. Вопрос, мертв ли Аксенов, — это одновременно и вопрос: Аксенов — это русская великая литература или преходящая молодежная проза шестидесятых годов? Для меня и этого вопроса не существует.

Е.П.:Для меня — тоже.

А.К.:Интересно, что у меня в связи с Аксеновым совсем другие жизненные истории, чем у тебя. Ты, в общем-то, как это ни смешно звучит, уже в 16 лет — профессиональный писатель. Ты такк этому относился. А я невесть чем занимался, жил вполне бессмысленно. Хотел быть сценаристом, но во ВГИК не стал поступать. Писателей среди моих знакомых не было. У меня были джазовые музыканты ближайшие друзья и неофициальные, широко известные среди других неофициальных, художники. Например, покойный Юра Нолев-Соболев, известная фигура среди людей андеграунда, их гуру тех лет, которого чтили и признавали даже Илья Кабаков и Иван Чуйков. Или совсем уж неизвестный Анатолий Урьев, Анатоль Ур, который потом уехал в Израиль — его вообще никто не знал, он был такой вездесущий невидимка… Я на писателей и на писательство смотрел как на явление ирреальное или по крайней мере ко мне совершенно никакого отношения не имеющее. Хотя уже писал… Аксенова же я боготворил в первую очередь как создателя той прозы, которую я ощущал как абсолютно не сиюминутную, вечную. Ну, и как учителя жизни, да. В прямом смысле учителя, который учиттебя, как жить. Что с целью «оттянуться», например, советскому человеку нужно ехать в Прибалтику. Что московские девушкитребуют к себе особого подхода. И так далее. Хотя, я сейчас думаю, неточно его учителем называть. Он скорее был для меня создателем стиля. Я уже бессчетно во всяких интервью рассказывал, как я познакомился с Аксеновым, и в наших разговорах уже, кажется, вспоминал, но теперь хочу припомнить подробности и детали… Дело в том, что в начале семидесятых по Москве бродила легенда, что Косыгин любит джаз.

Е.П.:Глядя на его уксусную физиономию, ни за что бы не подумал.

А.К.:Ну, скорее уж эта «уксусная физиономия» могла любить джаз, чем поклонник бубна и гармошки Леонид Ильич Брежнев. И вот то ли действительно Косыгин любил джаз, то ли что-то сломалось в советской культурной политике, но подряд поехали в СССР великие музыканты: в семьдесят первом, например, Дюк Эллингтон, а в семьдесят пятом — Оскар Питерсон… Ну, и в семьдесят втором должен был приехать в Москву модный и едва ли не лучший в то время биг-бэнд Теда Джонса и Мэла Луиса. Они должны были играть в концертном зале «Россия», московское джазовое комьюнити было взволновано, около «России» выстроилась многосотенная и многосуточная очередь за билетами. А в очереди были так называемые сотники, которые имели на руках списки той или иной сотни фанатов джаза. И одним из главных сотников был я, потому что жил тогда недалеко от «России», на Маросейке, мне было удобно ночью очередь проверять. Спустился к очереди по Лубянскому проезду, минуя ЦК КПСС, и все. Это был конец апреля.

Е.П.:Сколько же дней в такой очереди требовалось выстоять?

А.К.:Дней пять. С отмечаниями три раза в сутки, ну, по полной советской программе. Я тогда еще инженером служил в одном НИИ около «Красных Ворот».

Е.П.:Три раза в сутки? Ни хрена себе!

А.К.:Ночью, утром и днем. Перекличка. Можно было перекликиваться за двоих. Называли фамилию, и кто-то должен был сказать: «Я за него!».

Е.П.:Отсутствующих вычеркивали?

А.К.:Безжалостно! Жестко все было.

Е.П.:То есть сотня от этого становилась меньше?

А.К.:Естественно. Сотни переформировывались, переписывались списки.

Е.П.:Ух ты! Здорово! Советише орднунг!