Аксенов

Е.П.: Я, кстати, в юные годы считал «Коллеги» и «Звездный билет» не романами, а повестями. Сильно удивлялся, что он — рассказчик и повествователь — участвует в международных симпозиумах по роману, на равных с признанными мэтрами крупной формы. Такими, как легендарный француз Ален Роб Грийе.

А.К.: Да, «Звездный билет», конечно, не роман, а повесть. Но дальше он стал чистым романистом…

Е.П.:…прежде чем превратиться в «негатив положительного героя»? Мы, кстати, о его пьесах так и не поговорили, а Вася им придавал большое значение.

А.К.: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»… То, что Вася придавал им такое значение, вовсе не придавало им значения в общественном восприятии. Спектакль «Всегда в продаже» шел в «Современнике» с огромным успехом… ну… потому что это великий Аксенов, с одной стороны, с другой — великий Табаков играл там бабу-буфетчицу.

Е.П.: Он и в «МетрОполь» пьесу дал. «Четыре темперамента».

А.К.: Вот я тебе хочу сказать, набравшись духу. Я к этим пьесам отношусь как… ну, это… как к литературным упражнениям.

Е.П.: А другие пьесы? Он же целый сборник пьес издал… Несколько сборников.

А.К.: Мне и «Цапля» не нравится.

Е.П.: В этих сборниках еще были пьесы. «Аристофаниана с лягушками» и прочие.

А.К.: Не нравятся. «Всегда в продаже» — хорошая комедия, но в этом роде комедии писались и получше. Не драматург он.

Е.П.: Экий ты критикан! А вот Василий Павлович на том свете попросит Льва Николаевича, скажет: «Лев Николаевич, одолжи мне на секунду палку. Я щас этого умного трахну по лысине, который меня драматургом не считает!» Дело в том, что Вася к своим пьесам относился куда серьезнее…

А.К.: И это нормально. Свое!

Е.П.: С ним происходило все то, что происходит с любым классным, хорошим прозаиком.

А.К.: Совершенно верно: ему хотелось заняться чем-то другим.

Е.П.: И он на радостях, что умеет писать прозу, начинает выдумывать пьесу.

А.К.: Или стихи.

Е.П.: Я этих пьес у хороших, иногда выдающихся прозаиков навидался! Вот, допустим, суровый реалист или, к примеру, почвенник какой советский — он пишет пьесу на радостях, что у него успех после публикации какого-нибудь романа. Чего, думает, неужто я с драмоделами не сравняюсь, эка невидаль пьесу накатать. А поскольку он в театре был последний раз в третьем классе и его вывели из зрительного зала за хулиганство, то непременно эта пьеса будет совершенно неудобоваримая. Сто пятьдесят страниц примерно будет в рукописи, так это на пять-шесть часов представления, добрый десяток действий, полсотни персонажей. Первая страница манускрипта будет выглядеть так: «Маленькая станция, затерянная где-то в бескрайних просторах Сибири, слева на сцене — семафор, справа — деревянное здание вокзала. Кукует кукушка, кричат петухи, слышен шум проходящего поезда, в окошке вокзала время от времени появляется очаровательная девичья головка…»

А.К.: Как правило, такая пьеса являет собою плохой роман, переведенный в реплики с ремарками.

Е.П.: Так вот у Василия Павловича и здесь все по-другому. Он и в драматургии впадает в другую крайность. Создает отчаяннейшую модернягу, понимаешь? Он пишет свой театр абсурда. Забывая, что Антонен Арто, Даниил Хармс и прочие тому подобные граждане хоть и были безбашенными формалистами, но тем не менее работали по железным драматургическим законам, понимаешь?

А.К.: В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов — прозаик Божьей милостью, прежде всего — романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова — они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.

Е.П.: Василий Палыч, ты слышишь? Василий Палыч, это не я, не я про тебя сказал, что ты хреновый драматург, а Сашка Кабаков!

А.К.: Я с достоинством опровергаю твой донос на тот свет. Я не сказал, что он хреновый драматург. Я сказал, что его пьесы — это литературная игра.

Е.П.: То есть опытный литературный повар Василий Павлович А. варит свой превосходный литературный борщ, и туда в качестве ингредиента добавляет немножко драматургии. Так?

А.К.: Он и стихи так же использует.

Е.П.: И драматургия эта вовсе не его, а принадлежит перу некоего его литературного персонажа…

А.К.: Пожалуй. Тогда при таком остранении у прозаика руки развязаны, и он может чудить как угодно. Извини, сошлюсь на собственный пример. У меня в романе «Поздний гость», где герой — математик по образованию, есть глава, написанная почти непародийными математическими формулами с пояснениями…

Е.П.: Ну и что?