Аксиома подлости

– Понимаешь, – в тысячный раз возражала Мэй, – я – это не я. Наташа писала тебе от моего имени, но не от моей души. Она писала от своей души, и тот образ, который создала в письмах, это не мой образ. Я внутри совсем другая, я не та, которая тебе нужна.

– Понимаешь, – в тысяче первый раз заводил Женька, – мне не важно, какой образ создала Наташа. Мне важно, что ты, такая, какая есть – мне нужна. Именно ты, а не образ. Это трудно объяснить на словах, ты – некая внутренняя абстракция, а твоя телесная оболочка один к одному схожа с моим представлением о том, какая ты должна быть.

– Понимаешь, – в тысяче первый раз моргала Мэй, – я плохо понимаю, что ты пытаешься мне объяснить…

Наконец, очередь подошла, и каменнолицый Джон позвал Мэй.

– Я не смогу забыть тебя. Понимаешь?

– Понимаю и сочувствую. Мне жаль, – Мэй порылась в ридикюле и вытащила потрёпанную книжицу в мягкой обложке, – держи на память. Это моя любимая книга.

– Ты мне напишешь? Я оставил тебе адрес, – Женька взял книгу, – я буду ждать твоего письма!

– Может быть. Мэй би, – Мечта медленно отдалялась, – мне пора лететь! Мне пора флай! Пока!

Вакуров помахал ей рукой. Таможенник уже начал проверять багаж, и Наташа подбежала к подруге. Чтобы обняться, но не проститься.

– Не реви, – шепнула Наташа на ушко, – мы скоро обязательно увидимся!

– Я вряд ли теперь приеду в Россию! – шепнула Мэй.

– Но ведь я могу приехать в Англию! – шепнула Наташа, – если пригласишь, конечно!

– Обязательно приглашу! Ты чего ревёшь? Не реви!

Наташа стояла возле ограждения и смотрела, как Мэй грузит багаж на транспортёр, как получает посадочные талоны. Последний раз помахав ей рукой, Наташа всхлипнула и обернулась. На сердце её было легко, но на душе – грустно и тоскливо от одиночества.

Вакуров и Женька рассматривали какую-то книжку возле лотка с мороженым. Наташа быстро-быстро прошла мимо них и бегом направилась к выходу из аэровокзала.

Имя автора ни о чём не говорило. Женька открыл первую страницу – любимая книжка Мэй оказалась сборником стихов, переведённых с английского, и Вакуров сразу же утратил к ней интерес. А Женька прочитал про себя:

Энн Ривер

А потом, кто убит был в спектакле,
Подойдут на поклон к авансцене.
В реквизит возвратятся пентакли,
Шпаги, шляпы – старьёвщик оценит.

Мы из жизни скроили сценарий,
Сжали, сплавили – не для оваций.
Мы играли себя. Мы играли
Без суфлёров и декораций.

Где слеза по бумаге черкнула,
Там корнями слова зацепились.
Мы волшебную ось покачнули,
И незримые связи явились…

Мы любили, страдали, шутили,
Пара гениев, магов несчастных.
Сколько новых миров сотворили,
Сколько старых разбили на части!

Всё забудь. Отгремела премьера.
Подойди, улыбнись, сделай милость.
Но… растаяли кресла партера,
Постановка нам только приснилась!

Никогда, кто убит был в спектакле,
Не придут на поклон к авансцене.
Мы погибли напрасно, не так ли?
Кто же знал, что умрёт в самом деле?

…На улице моросил летний дождь, а у неё не было ни зонтика, ни плаща-дождевика. Наташа быстро побежала к автобусной остановке.

Позавчера она опять была у следователя. Он уточнял кое-какие детали и сообщил, что в деле Павлинина осталось ещё много неясностей.

Вчера звонила Нина Дмитриевна из Америки и сказала, что Бориса Асина положили в клинику доктора Циммермана.

Наташа успела заскочить в отходящий автобус.

А значит, всё будет хорошо.