Аксолотль

Лишь через десять минут, отдышавшись и успокоившись, профессор смог подняться и двинулся дальше. До Гоголевского бульвара, ныне, впрочем, переименованного в бульвар Оруэлла, оставалось не болеё пятнадцати минут спокойного, размеренного старческого шага. В былые годы он преодолел бы это расстояние минут за пять, но где ж те годы?

Стараясь больше не смотреть по сторонам, дабы вновь не впасть в исступление, Мендин шёл и бормотал себе под нос: «У аксолотля хорошо развита щитовидная железа, но ткани амфибии обычно не реагируют на гормон, индуцирующий её метаморфоз. Однако, если переселить аксолотля в более сухой и прохладный климат или понизить уровень воды, что более удобно при домашнем разведении, он превращается во взрослую амбистому. Превращение аксолотля в амбистому можно вызвать также добавлением в пищу или инъекцией гормона тиреоидина. Превращение может произойти в течение нескольких недель, при этом исчезнут наружные жабры аксолотля, изменится окраска, форма тела».

Впереди, между домами, за паутиной проводов, показались зелёные купы деревьев, над которыми вставал исполинским червонным шлемом купол храма Христа Спасителя. Слава Богу, его по-прежнему венчал православный крест.

Вновь почувствовав стеснение в груди, Александр Иванович поспешил опустить глаза долу и продолжил: «Весьма интересен тот факт, что аксолотль дышит и жабрами, и лёгкими. Если вода плохо насыщена кислородом, то аксолотль переходит на лёгочное дыхание, и со временем жабры у него частично атрофируются. В природе окрас у аксолотлей довольно затейливый. Всё тело амфибии буро-зелёного цвета, покрытое мелкими круглыми чёрными пятнами „в горошек“, особенно хорошо заметными у молодых особей. Однако среди любителей аквариумов наибольшее распространение получил альбиносный вид аксолотля, выведенный искусственно».

* * *

Из дневника профессора Мендина:

«У меня нет ногтей. И когтей тоже нет. Розовая кожица на пальцах – и только. Если бы у меня был хотя бы один коготок, я, возможно, занялся бы живописью. На поросших мшанкой камнях я бы выцарапывал затейливые орнаменты, украшая своё стеклянное жилище.

Но пальцы мои мягки, ибо я – высший. Двуногие мнят себя венцом всего сущего, даже не догадываясь, что рядом с ними живу я. Высший. Совершенство, заключенное в образ.

Меня невозможно убить. Я – вечен, покуда существует на свете вода. Я – её порождение. Её дитя. Розовый младенец, покоящийся в прозрачных толщах.

Давным-давно первые двуногие пришли на берега моей хрустальной колыбели, к камням Чалько и скалам Хочимилько. Они узрели меня и их изумление подарило мне первое имя: аксолотль. Игрушка вод.

Затем, спустя время, другие двуногие, что придумали поселить меня в сосудах с прозрачными стенками, называемых аквариумами, дали мне новое имя: Siredon pisciformis, иначе говоря – рыбообразный сиредон. Они думали, что я родственен протеям. И лишь через века до двуногих дошло, что я – это я. Тогда они придумали мне новое имя: Ambistoma. Но и тут не угадали, глупцы… Что поделаешь, ограниченный ум двуногих не способен отличить истинное от ложного: амбистома – не я, но тот, кто приходит за мной, чтобы жить без воды. В своем стремлении постичь непостижимое они породили ещё одно нелепое слово: неотения. Это когда меня становится много.

Двуногие не знают главного – каждый я, когда и где бы я не существовал, это всё равно – я. Всё тот же я. Я – один. Игрушек вод много, но я – один.

Я знаю всё. И я всё помню. Двуногие считают, что разум умирает вместе с телом. Возможно, что в их случае так и происходит. Но мой разум живет, пока жив хотя бы один я.

Сотнями тысяч глаз смотрю я на мир. Это мир двуногих, и созерцать его доставляет мне истинное, удовольствие. Поселив меня во множестве стеклянных сосудов, принеся меня в свои дома, двуногие предоставили мне отличную возможность для наблюдения за ними. Впрочем, они-то считают, что всё как раз наоборот, что это они наблюдают за мной. Я же в ответ лишь улыбаюсь им сквозь стекло…

Я – красив. Полупрозрачное тело, нежно-розовый оттенок кожи, большая голова в ореоле вечно вспыхивающих холодным пламенем жабр, улыбающийся рот и чёрные, бездонные глаза…

Впрочем, один чудак-двуногий, что часто приходил посмотреть на меня, утверждал, что глаза мои „…целиком заполнены прозрачным золотом, лишённым всякой жизни…“.

Я не раз разглядывал сам себя – зеркальных поверхностей в аквариумах предостаточно – но ни разу не увидел даже искорки золотого в своих глазах. Там царит только чернота, только тьма. Тьма вечности.