Акт возмездия

– Что-то случилось? Он что-то натворил? – и молящий взгляд испуганных глаз.

Участковый устало вздохнул. Как все это было обыденно и знакомо… Сколько раз он уже слышал эти слова, видел точно такие же взгляды… Действительно, в чем бы виновен человек ни был, что бы не наворотил, ломая свою и чужие жизни, все равно всегда находились люди – родители, жены, дети, которые верили ему, а не неопровержимым уликам. Те, что до последнего настаивали на волшебной формуле: "он этого сделать не мог". И плевать, что следствием сто раз доказано, что мог, да еще как. Плевать на чистосердечное признание самого виновного. Они все равно будут стоять на своем. До конца не поверят самым бесспорным фактам. Так и будут твердить: "Оговорили, запугали, заставили…" Потому что, каким бы чудовищем на самом деле человек ни был, все равно всегда найдется тот, для кого вовсе он никакое не чудовище, а совсем даже наоборот самый лучший, добрый, а то и любимый на свете. И попробуй такого в чем-то переубеди, да он тебя даже слушать не станет. Участковый, тоже с огромным удовольствием не общался бы никогда ни с родственниками преступников, ни с их друзьями, не спорил бы с ними, ни в чем бы их не убеждал, но, к сожалению, такого рода общение было неотъемлемой частью его работы. И сейчас, похоже, наступал как раз тот самый неприятный момент, когда матери следует сообщить, что сын, которого она растила, холила и лелеяла, на самом деле самый настоящий преступник.

– Ничего не случилось. Все хорошо. Просто проверяем оперативную информацию, поступившую о вашем сыне. Просто нужно с ним поговорить… Вот и все…

Участковый попытался увильнуть, отделаться несколькими общими фразами, оттянуть неизбежное, вывернувшись хотя бы сейчас, хоть ненадолго. Но обмануть мужчине женщину вообще не просто, слишком развито у женского пола особое внечувственное, интуитивное восприятие. А уж коли речь идет о матери, пытающейся предотвратить опасность грозящую ее ребенку… Тут и вовсе никаких шансов. На самом деле подспудно она уже все поняла, оценив и охотничий азарт, мельком блеснувший в глазах того, широкоплечего, что был в гражданке, его нервную дрожь и нетерпение, и виноватое потерянное лицо соседа, вынужденного выполнять не самую приятную для него обязанность… Все оценила и поняла… Просто еще надеялась на что-то, гнала от себя мысль о пришедшей в дом беде, старалась уверить саму себя, что это ошибка. Потому и держалась сейчас цепко за милицейский мундир, потому и заглядывала в глаза просительно… Ну давай же, давай, скажи, что вы просто ошиблись адресом, или не адресом, но все равно ошиблись, что ничего страшного не произошло… Скажи, ну пожалуйста…

Но участковый молчал, лишь отводил в сторону взгляд, стараясь глядеть куда угодно, только не ей в глаза, наливался виноватой краской и тяжело вздыхал. А тот второй, был уже около Сережиной двери, уже тянул на себя ручку… Она слышала, как пискляво визжат давно требующие смазки дверные петли…

А потом что-то грохнуло… Грохнуло так оглушительно, что у нее зазвенело в ушах… И еще… И еще раз…

– Ох, еб!

Участковый стремительно присел на корточки, беспомощно прикрывая голову руками. Лицо его разом побелело, став рыхлым и неприятным, как брюхо дохлой рыбины, глаза вывалились из орбит.

Саму ее видимо оглушило этим грохотом. Она совсем не понимала, что происходит, с удивлением глядя то на смертельно напуганного соседа, то на почему-то отлетевшего от двери к стене оперативника. Тот не был испуган, наоборот, на лице его отчего-то отражалась обида, по-детски горькая и безутешная, обида и удивление, как у ребенка, которого вдруг обманули, или наказали несправедливо за то, в чем он и вовсе виноват не был. А еще там была боль. Такая боль, что этот большой, сильный человек не мог сам стоять на ногах и медленно сползал по стене, опускаясь на пол, все ниже и ниже… Казалось ноги сами подламываются под тяжестью его тела…

– Андрюха! Андрюху убили!

Крик участкового долетел до нее издалека, будто сквозь заткнувшую уши вату. Какого Андрюху? Почему убили? Кто? И лишь потом она заметила набухающие темно-багровым пятна на груди оперативника. Справа и слева… Еще одно темнело на животе, расплывалось по светлой рубашке густой неопрятной кляксой… Тяжело пахнуло из коридора непонятной гарью и еще чем-то приторно-сладковатым, тошнотным, будто бы от парного мяса… "Так ведь это же кровь…", – поняла она. Кровь…

– Сереженька! Сережа!

Скорчившийся на полу участковый попытался поймать ее за ногу, но пальцы лишь только скользнули по разметавшейся поле халата. Она даже не заметила того, что ее пытались удержать, и в одну секунду оказалась на пороге комнаты сына. В лицо ударило сгоревшей химической кислятиной и одновременно, как ни странно, легкой струей бодрящей утренней прохлады. Мать замерла в дверях. Комната была пуста, лишь шевелилась под ветром небрежно отброшенная от окна штора, открывающая настежь распахнутые рамы.