Актеон

- Хорошо, Антон, изволь.

Прасковья Павловна вынула из своего ридикюля десять рублей.

- Вот возьми покуда, а после я тебе дам еще. Антон поклонился и вышел.

- После! - ворчал он себе под нос, идя по двору. - Вот тебе и раз! За все мое усердствие отблагодарила краснухой. Уж, видно, моя такая доля горемычная! Хоть бы холстинки кусочек прибавила. Все бы отраднее было. Эх, горькая участь!

И Антон, махнув рукой, отправился в домик, украшенный елкою.

ГЛАВА X

В то самое время, как Антон явился с докладом к Прасковье Павловне, Петр

Александрыч вошел в комнату к жене своей. Эта комната, в которой он давно не был, поразила его, - так резко отделялась она от остальных комнат в его доме. Он с странным любопытством смотрел на все - и на рояль, на котором лежала груда нот, и на столы, на которых разбросаны были книги, и на письменный стол ее, на котором стоял портрет ее матери.

Ольга Михайловна сидела на диване, закутавшись в шаль и прислонив голову к спинке дивана. Она вздрогнула при скрипе отворившейся двери и с изумлением посмотрела на мужа.

Он поклонился ей, нахмурил брови и сделал несколько шагов. Он явно хотел говорить, потому что губы его зашевелились; но слова не сходили с языка… Он еще немного прошелся по комнате, остановился, посмотрел на нее и сказал:

- Вы очень похудели.

- Может быть, - отвечала она.

- Вы больны?

- Нет, я здорова…

Петр Александрии замолчал, открыл одну из книг, перевернул страницу и потом кашлянул.

- А мне нужно объясниться с вами.

- Что вам угодно?..

- Вот видите ли, я ничего вам не говорил до сих пор, а мне все известно… По целой губернии ходят об этом слухи. Я не хочу, чтоб вы имели какие-нибудь сношения с этим учителем… Этого и приличие не позволяет… и мое имя тут страждет… Уж, может, и губернатор и губернаторша об этом знают… сами посудите, хорошо ли это?.. Я ведь ваш муж… ведь на меня пальцами будут показывать… Ну, если губернатор станет надо мной смеяться, что вы тогда скажете?

Ольга Михайловна грустно посмотрела на мужа и ничего не отвечала.

- И переписку завести, - продолжал Петр Александрыч, - да ведь это что же такое наконец?

- Какую переписку? Она подняла голову.

- А вот…

Он вынул из кармана записку учителя.

- Он к вам пишет записки… Ведь у вас еще, кажется, муж не умер, живой перед вами.

Ольга Михайловна вскочила с дивана.

- Кто ко мне пишет? Какая записка? Покажите.

- Извольте…

Она схватила записку дрожащей рукой и пробежала ее.

Лицо ее вспыхнуло от негодования.

- И вы перехватили эту записку и распечатали ее?

- Нет-с, не я, а маменька.

- Что же вам угодно еще от меня?

- Больше ничего, как только все высказать вам это… Я надеюсь, что вы отвечать ему не будете.

- Нет, буду, - сказала она, смотря ему прямо в глаза.

- Как?.. На что же это похоже? Что вы будете отвечать?

- То, что я хочу проститься с ним, видеть его в последний раз.

- И вы мне, вашему мужу, в глаза признаётесь, что любите другого?

- Да, я люблю его, люблю, - повторила она спокойным и твердым голосом, - только не так, как думаете вы и ваша маменька. Я увижусь и прощусь с ним, хотя бы после этого и клеветы, и оскорбление, и презрение всей вашей губернии обрушились надо мною и подавили меня…

Петр Александрыч посмотрел на жену и подумал: "Да она помешалась!"

В эту минуту вошла горничная.

- Нянюшка, - сказала она, - просит вас к себе, сударыня; ей сделалось очень худо.

Ольга Михайловна вышла из комнаты, оставив своего супруга в страшном раздумье.

- Просто, - ворчал он сквозь зубы, - помешалась!..

Старуха няня была уже больна недели две, и в продолжение всей ее болезни Ольга

Михайловна почти не отходила от ее постели.

- Что же нейдет моя голубушка-то Ольга Михайловна? Послали ль за ней? - повторяла больная.

Ольга Михайловна неслышными шагами подошла к ней.

- Что с тобой, няня? Тебе хуже?

- Ах, это вы, моя кормилица… Дай мне твою ручку… Плохо, матушка, плохо…

Кажется, мой последний час пришел… Да и то сказать, зажилась, родимая; пора домой…

Пошли, кормилица, за священником, да вели привести ко мне, матушка, Сашеньку-то…

Последний раз посмотреть на него…

Дитя было приведено; вскоре за ним явился и Петр Александрыч.

- Спасибо тебе, кормилец, - сказала ему старуха, - что не забыл меня…

Через минуту она обратилась к Ольге Михайловне.

- Послушай, матушка… ты здесь… Наклонись ко мне… Не препоручай ничего, родимая, Антону, - шептала она, - сохрани тебя бог… и никому из дворни… кроме Петра…

А где же мой Сашенька-то?..

- Вот он, няня.

Ольга Михайловна приподняла своего сына и посадила на кровать к больной.

- Голубчик мой, милое мое дитятко… - говорила старуха, смотря на него.

- Благослови его, благослови его, няня! - сказала Ольга Михайловна голосом, задушаемым слезами.

Старуха просила, чтобы ее приподняли. В комнате было как в сумерках. Сероватый осенний день едва проходил сквозь окно в комнату умиравшей, и только слабый свет лампады, теплившейся перед двумя образами, стоявшими у ее изголовья, освещал ее морщинистое лицо, исхудавшее от болезни.