Актеры шахматной сцены

Болельщики не хотели, чтобы Таль, имея в запасе два очка, во второй половине матча играл в не свойственной ему манере. У болельщиков были, естественно, свои заботы, но на этот раз их интересы совпадали с интересами претендента: играть на ничью «по заказу» Таль не умел (и долго не мог научиться этому искусству и впоследствии). Поэтому задача, которую они тогда с Кобленцем поставили – играть по возможности спокойно, без риска, – была верной, но и трудной, более того – опасной. Не случайно Ботвинник принял такую игру, и, как писал после матча Таль, «черными, по-видимому, не возражал против мирного результата, справедливо рассчитывая, что при такой тактике я устану быстрее и рано или поздно «сверну» на какие-нибудь авантюры».

Действительно, после того как еще четыре партии кончились вничью, нетерпеливый Таль почувствовал, что изнемогает. Всегда общительный, он стал в эти дни замкнут, неразговорчив. Нервная система, которая не подводила его в самых рискованных ситуациях, с величайшим трудом выдерживала напряжение. «Очень трудно, – писал по этому поводу Таль, – заставить себя играть все партии с одинаковым стремлением к победе, но еще труднее приближаться к намеченной цели черепашьими шагами».

Словом, становилось все яснее, что Таль вот-вот «свернет на какие-нибудь авантюры». И тут настал черед семнадцатой партии, в которой и произошел эмоциональный срыв, выразившийся в знаменитом ходе пешкой f2 – f4.

Да, ход, как выразился гроссмейстер Левенфиш, был похож на самоубийство. И все-таки – мы уже это тоже знаем – при всем том, что Таля в тот момент неудержимо потянуло, как он говорил, к запретному, им двигал и не лишенный основания расчет на то, что и сам ход, и возникшая после него позиция будут для соперника и неожиданны, и неудобны.

Итак, не выдержав затяжного напряжения, Таль затеял азартную атаку, в ходе которой пожертвовал две пешки. Этот азарт не был запланирован. Напротив, Таль и на эту встречу шел, примирившись с возможностью сделать еще одну ничью. Благоразумный Кобленц привел ему веские доводы в пользу такой надежной тактики, ссылаясь на пример Алехина, игравшего по этому методу с Капабланкой, и самого Ботвинника, который использовал подобный прием в матч-реванше со Смысловым.

Но в разгаре битвы, как это уже не раз случалось с Талем, в нем проснулась жажда риска, с которой он не мог совладать. И, сказав мысленно Кобленцу «прости», он махнул рукой на все Добрые советы и поднял забрало.

Долгое время казалось, что дерзость наконец-то будет наказана. Ботвинник, который дождался все-таки от Таля эксцентричной выходки, хотя и уклонялся от энергичных контрударов, однако сумел все же отбить натиск, сохранив материальный перевес. Но (это вечное «но», без которого почти никогда нельзя обойтись, рассказывая о партиях Таля!)… Но, распутывая ниточки комбинационных угроз, Ботвинник потратил очень много времени и просто устал. Устал настолько, что в цейтноте позволил Талю несложной жертвой ладьи добиться победы. Психологический расчет вновь оказался верным.

Восемнадцатая партия закончилась вничью. А в девятнадцатой Ботвинник, наконец, добровольно завязал острую игру. Объективно это было правильно, но субъективно могло только ускорить развязку. Таль красиво переиграл соперника и отложил партию в позиции, которая не оставляла Ботвиннику никаких надежд.

Практически это уже был конец. Предприняв в двадцатой партии последнюю попытку добиться выигрыша и вынужденный смириться с ничьей, Ботвинник в двадцать первой встрече уже отказался от борьбы. Предложив после 17-го хода ничью, Ботвинник протянул Талю руку.

Итак, Таль одержал победу со счетом, который не оставлял никаких сомнений в ее закономерности – 12 ¹/ ₂:8 ¹/ ₂, и стал восьмым чемпионом мира. В матче с Ботвинником он не только доказал свое превосходство, но и отстоял правоту своих шахматных принципов, которые, не отвергая логики и знания, важное значение отводили интуиции, импровизации и, конечно, психологии шахматной борьбы.

В двадцать четыре года Михаил Таль добился того, о чем многие выдающиеся шахматные умы тщетно мечтают всю жизнь. Он завоевал популярность, какой, быть может, не имел до него ни один мастер за всю историю шахмат. Тысячные толпы стояли в дни матча у входа в Театр имени Пушкина. Тысячные толпы пришли на вокзал в Риге встречать Таля, а наиболее фанатичные болельщики вынесли его из поезда на руках и пронесли на привокзальную площадь, где состоялся митинг. Еще во время турнира претендентов к Талю бросился однажды в Загребе какой-то человек и, схватив в объятия, воскликнул: «Ты – гений!» И этот человек вовсе не был похож на маньяка. Много повидавший на своем веку шахматный ветеран экс-чемпион мира Макс Эйве неоднократно подчеркивал, что считает Таля гениальным шахматистом.