Актеры шахматной сцены

Вспомним, что Олимпиаду 1978 года мы впервые не выиграли, а в 1980 году оказались при равенстве очков с командой Венгрии первыми лишь благодаря перевесу по системе коэффициентов. Я не вижу трагедии ни во втором, вполне почетном месте, ни в том, что команды других стран оказывают нам все большую конкуренцию. В конце концов, не советские ли шахматисты сыграли главную роль в расцвете шахмат во всем мире в последние десятилетия? Но оставаться равнодушным к потере «непрерывного стажа», к трудностям, переживавшимся нашей сборной, тоже не хочется.

На Олимпиаде-82 нам удалось выставить оптимальный состав. Вместе с Карповым, Полугаевским, Талем и игравшим уже второй раз Каспаровым выступали также Белявский и Юсупов. На этот раз наши олимпийцы сражались как в старые добрые времена и заняли чистое первое место, без помощи всяких коэффициентов, набрав 42¹/₂ очка – на 5¹/₂ очков больше, чем занявшие второе место шахматисты Чехословакии.

Омоложение сборной произошло не искусственным путем, который часто бывает отмечен горьким привкусом несправедливости. Результат самолюбивой команды старшего поколения, отставшей от молодежной сборной лишь на пол-очка (первая сборная – 28¹/₂, молодежная – 23¹/₂, сборная старшего поколения – 23 и вторая сборная – 21), лишний раз подтвердил, что такого рода интеллектуально-спортивной деятельностью, как шахматы, можно заниматься до довольно зрелого возраста. Просто молодые вошли в такую силу, что по праву заняли места в олимпийской команде. И, кто знает, может быть, именно Большой сбор позволил им это свое право доказать.

Интервью с самим собой, или Нечто исповедальное

Тридцать шесть лет, а именно столько времени прошло с того дня, как я начал писать о шахматах и о шахматистах, как известно, совсем не круглая дата. Но согласитесь, это все-таки серьезная дата, дающая право, несмотря на свою несомненную «кривизну», подвести некоторые итоги. Тем более, что «прямоугольной», сорокалетней, можно и не дождаться. Вот почему я позволил себе включить в книгу эту своего рода мемуарную главу.

Собственно говоря, мне предложила в свое время написать такие заметки редакция двухнедельника «64-шахматное обозрение», причем одарила разрешением самому избрать форму повествования.

Надо признаться, это был тонкий ход. С одной стороны, редакция выразила автору полное доверие. Такое надо ценить. С другой, избавила себя от всяких дальнейших хлопот, целиком возложив их на автора.

Хлопот оказалось много: в жанре воспоминаний я был дебютантом. Заметки грозили разрастись и как плющом закрыть несколько страниц двухнедельника, а мне были подарены форма, но не размер. Надо было сокращаться прежде всего за счет соединительной ткани. И тогда, как читатель уже понял из названия, я сделал интервью с собой.

Как ни странно, редакция идею одобрила, причем вычеркнуто в интервью было не так уж и много. «Будете готовить книгу, – сказали мне – там опубликуете все полностью».

Я сделал больше – не только восстановил сокращенное, но и дополнил интервью другими эпизодами из своей литературно-шахматной жизни. Хотя некоторые из них носят на первый взгляд личный характер, в целом, по моему убеждению, представляют интерес для читателя. Хотя бы как свидетельство очевидца трех с лишним десятилетий жизни шахматного Олимпа.

* * *

– Вот уж сколько лет ты пишешь о шахматах и шахматистах. Да, да, тебе интересно, понимаю. Но признайся – немножко надоело?

– Как сказать… Пожалуй, нет. Правда, выступая в роли корреспондента на больших турнирах, ощущаю иногда некоторую монотонность своей работы. Прежде таких ощущений не было. Чувствовать неутоленный шахматный аппетит помогают некоторые другие виды спорта, о которых изредка пишу, в первую очередь теннис. Это моя вторая любовь.

Но главная причина неостывающего интереса: к шахматам – это конечно же они сами, с их омутной, завораживающей, влекущей к себе глубиной. Как литератора меня еще больше интересуют личности шахматистов. Они не просто не похожи, но резко отличаются друг от друга. Наверное, помимо прочего, и потому, что шахматы, подобно любому виду искусства, обладают способностью предоставлять беспредельные возможности для самовыражения.

– Кто же из шахматистов произвел на тебя сильнейшее впечатление как личность?

– Сильнейшее? Ну что ж, это Владимир Павлович Симагин, Вахтанг Ильич Карселадзе, Сало Флор и, конечно, Михаил Моисеевич Ботвинник. Первые трое, увы, ушли из жизни.

Симагин был в шахматах артистом, полностью отрешенным от мирской спортивной суеты. Однажды в Центральном шахматном клубе он играл, если не ошибаюсь, в чемпионате «Спартака». Во время партии с известным гроссмейстером Симагин, тогда еще мастер, вбежал в соседнюю комнату, где находился и я. Глаза его сверкали, лицо покрылось пятнами.