Активная сторона бесконечности

Луиджи принялся за работу. Когда он наносил краски, его движения были настолько размашистыми и возбужденными, что подмости качались взад-вперед. У меня закружилась голова. Я хотел вернуться обратно на плоскую крышу, под тем предлогом, что мне нужно больше красок и других принадлежностей для рисования. Я схватился за край стены., которая окаймляла плоскую крышу, и попытался подтянуться, но носки моих ног застряли в досках подмостей, и попытался притянуть мои ноги и подмости к стене; чем сильнее я тянул, тем дальше я отталкивал их от стены. Вместо того чтобы помочь мне освободить ноги, Луиджи сел и обвязался веревками, которыми подмости крепились к плоской крыше. Он перекрестился и посмотрел на меня н ужасе. Из сидячего положения он встал на колени и, тихо всхлипывая, стал читать «Отче наш».

Я не на жизнь, а на смерть держался за край стены; отчаянную силу стойко держаться давала мне уверенность в том, что, если я буду держать ситуацию под контролем, н смогу удерживать подмости, чтобы они не отходили еще дальше. Я не собирался отпускать руки и падать с тринадцатого этажа навстречу своей смерти. Луиджи, как неисправимый начальник до самого конца, закричал в потоке слез, что я должен молиться. Он поклялся, что мы оба упадем и разобьемся насмерть и что мы по крайней мере можем молиться за спасение наших душ. На мгновение я задумаются, практично ли молиться. Я предпочел звать на помощь. Наверное, люди в здании услышали мои вопли н посласти за пожарниками. Мне искренне казалось, что прошло только две или три секунды после того, как я начал орать, когда пожарники пришли на крышу, схватили Луиджи и меня и закрепили подмости.

На самом деле, я висел на стене здания по крайней мере двадцать минут. Когда пожарники в конце концов втянули меня на крышу, я утратил всякий контроль. Я срыгнул на твердый пол крыши, меня выворачивало наизнанку от страха и гнусного запаха расплавленной смолы. Был очень жаркий день; смола на щелях неровных кровельных листов плавилась от жары. Это испытание было настолько ужасающим и тяжелым, что я не хотел его помнить, и в конце концов у меня началась галлюцинация, что пожарники внесли меня в теплую желтую комнату; они положили меня в чрезвычайно удобную кровать, и я спокойно заснул, в безопасности, надев свою пижаму, которую мне сняли с вешалки.

Мое второе вспоминание было еще одним взрывом ни с чем не сравнимой силы. У меня была приятная беседа с несколькими друзьями, когда без всяких видимых причин, которыми я мог бы это объяснить, я вдруг затаил дыхание под влиянием мысли, воспоминания, которое вначале было туманным, а затем стало всепоглощающим переживанием, Его сила была настолько большой, что мне пришлось извиниться и на минутку отойти в угол. Мои друзья, по-видимому, поняли мою реакцию; они разошлись без слов. Я вспоминал происшествие, которое случилось в последнем классе средней школы.

Мы с моим лучшим другом ходили в школу мимо большого особняка с черным кованым железным забором, по меньшей мере семи футов высотой и с заостренными зубцами по верху. За забором был широкий, хорошо ухоженный зеленый газон и огромная свирепая немецкая овчарка. Каждый день мы дразнили эту собаку и позволяли ей кидаться на нас. Она физически останавливалась перед забором из кованого железа, но казалось, что ее ярость доходит до нас. Для моего друга было удовольствием каждый день вступать с собакой в соревнование между сознанием и материей. Он становился за несколько дюймов от морды собаки, которая высовывалась между железными прутами по меньшей мере на шесть дюймов, и скалил зубы, точно так же, как собака.

— Сдавайся, сдавайся! — кричал мой друг каждый раз. — Подчинись! Подчинись! Я сильнее тебя!

Его ежедневные проявления силы сознания, которые длились по меньшей мере пять минут, никогда не влияли на собаку, разве что приводили ее в еще большую ярость. Мой друг уверял меня каждый день, в виде части своего ритуала, что собака либо подчинится ему, либо умрет перед нами от сердечного приступа, вызванного яростью. Его убежденность была настолько глубокой, что я считал, что однажды собака упадет замертво.

Как-то утром, когда мы подошли, собаки не было. Мы немного подождали, но собака не показывалась; потом мы увидели ее на другой стороне широкого газона. Она, по-видимому, была там чем-то занята, так что мы начали медленно уходить. Уголком глаза я заметил, что собака на полной скорости несется к нам. Когда она была где-то на шесть или семь футов от забора, она сделала гигантский прыжок через него. Я был уверен, что она сейчас распорет себе живот об зубцы. Она чуть-чуть не задела их и упала на улицу, как мешок картошки.