Актриса

Еще не умея читать, Валя знала наизусть сказки Чуковского, Маршака. Стоя перед зеркалом с раскрытой книжкой, декламировала их, переворачивая страницы, будто читает. Потом стала сама сочинять и разыгрывать всякие истории – в основном трагические, с возвышенными чувствами и страстями. Ей нравилось красиво умирать: заколотая кинжалом из-за дворцовых интриг или сраженная пулей ревнивого любовника, испепеленного страстью.

Какая девчонка, стоя перед зеркалом, не набрасывала себе на голову кружевную накидку для подушек, изображая королев и принцесс? Валя эти накидки надевала чаще на плечи – как плащ, или кутаясь в них – как в мантию короля, монашеские рясы, платки старух и боярынь. Ее герои были разнообразны и уже тогда – характеры.

Впрочем, вот так: в пустой комнате, перед зеркалом, где ты сам себе и драматург, и режиссер, и актер, и зритель, начинался не один большой актер. Первые пробы себя.

Но это были спектакли не для всех – для «внутреннего пользования». Для ребят на улице, в школе было другое: там разыгрывались комедии и клоунады. Но не обычные «хохмы», а со своей режиссурой – целые номера.

Не играть не могла. Игра, лицедейство, казалось, лезли из нее, как дрожжевое тесто из кастрюли, когда мама стряпала пироги.

Самостоятельно разучила, а потом представила родителям из школьной программы одно революционное стихотворение, в котором всё – каждое слово, фразу – изображала. Получалось очень смешно. Родители хохотали до слез; отцу прочитала три раза подряд по его просьбе, каждый раз он «умирал» от смеха, приговаривая: «Артистка, ну артистка!» А Валя тогда еще ни о чем таком не думала, – нравилось, и всё. Это было частью ее, потребностью.

Когда Валя училась классе в шестом, объявили, что при школе образуется драмкружок и после уроков в актовом зле состоится прослушивание желающих. Желающих нашлось много, но одни девочки. Когда Валя со сцены звонко и с выражением стала читать «Парус» Лермонтова, три женщины за столом, составляющие приемную комиссию, очнулись от усыпляющих монотонно-бубнящих, будто заученный урок, вялых читок предыдущих поступающих и заулыбались, зашептались. А когда Валя стала показывать им этюд ни заданную тему, те откровенно радовались и кивали головами. Ее приняли.

Стали репетировать пьесу. Так как в кружке были одни девочки, Вале поручили роль мальчика-негритенка. Роль была одна из главных. Валя была счастлива: такая замечательная большая роль, в которой нужно стрелять из пистолета, а главное – это полный грим: придется всё лицо, шею и руки мазать черной краской, и даже обещали подобрать парик. Валя старательно учила роль, уже начали понемногу репетировать. Но просуществовал их драмкружок совсем недолго. Их руководительница, актриса местного самодеятельного театра, ушла: как оказалось, из-за каких-то закулисных интрижек. На ее место пришла другая; параллельно она вела свой драмкружок в соседней школе.

Взялись разучивать новую пьесу. Валя получила роль слепой девочки. Ну что ж, слепая так слепая, даже интересно. Валя закрывал глаза и ходила впотьмах по комнате, натыкаясь на вещи. Но потом произошло самое печальное: их новая руководительница решила ставить этот спектакль двумя кружками вместе и отдала «своим» все основные роли. Стали думать, какую роль дать Вале и решили, что из-за ее громкого голоса и хорошей дикции ей подойдет Голос Камня. Весь спектакль она должна была просидеть в шалаше и в нужное время громовым голосом провещать несколько фраз. Вот и всё. Как потом хохмила Валя, она скатилась с главной роли до «голоса за сценой»; следующей ее ролью могли быть «шаги за сценой». И Валя не то, чтобы обиделась – она тогда еще не понимала, что за это можно обидеться (от всяческих закулисных дрязг она была далека), а просто перестала ходить в драмкружок, который вскоре после первого же спектакля вовсе исчез.

Но играть тянуло всегда. Дома – перед зеркалом, во дворе и школе – перед ребятами. Ее считали «смешной девчонкой» и не воспринимали всерьез. Валя и сама не воспринимала свое актерство серьезно, и когда в десятом классе перед каждым стоял вопрос: куда? – она искренне не знала не него ответа. Хотя что-то смутное и подспудное бродило в ней, и была тайная мечта, но она боялась признаться в этом даже себе, не то, чтобы поделиться с кем-то.

Однажды, во время традиционных уже предвыпускных бесед на тему: «кем быть?», у Валентины возник интересный разговор с соседкой по парте Надей Черенковой. У них были несколько отстраненно-надменные отношения, какие бывают иногда между подростками, симпатизирующими друг другу, но по какому-то внутреннему сопротивлению не идущих на сближение.

– Послушай, Селезнева, – сказала в обычной своей манере Черенкова, откинувшись на подоконник, возле которого стояла их парта, – почему бы тебе не пойти в клоуны? Представляешь, какой был бы успех?

Если бы это было сказано кем-то другим или другим тоном, болезненное самолюбие Вали, быть может, было бы задето: она уже усвоила: слыть «клоуном», «шутом» – вещь задевающая и даже унизительная. Но насмешки в тоне Черенковой она не почувствовала, сказано было всерьез. Но внутренняя защита всё же сработала, и Валя легко отпарировала:

– Разве женщины бывают? Я бы пошла.

– Я вообще-то тоже нигде не видела. Но ты узнай, вдруг бывают. А если до сих пор не было, ты будешь первая. Представляешь, как было бы здорово? В Москве, кажется, есть цирковое училище – напиши туда, спроси.

Валя вдруг почувствовала, что Черенкова задела самое живое в ней, самое трепетное. Надя была первая, с кем заговорила она на эту тему. Подумав немного, Валя сказала уже серьезно, видно, давно наболевшее:

– Видишь ли, Надежда… Я недавно с Наташкой Ивановой видела по телевизору одну американскую актрису… ну, помнишь, в той передаче, в субботу? Мне актриса очень понравилась, я над ней так хохотала, что с дивана свалилась. А Наташка пренебрежительно сморщилась и сказала: «Боже, что она с собой сделала? Мне ее жалко». Так вот я не хочу, чтобы так же говорили обо мне, и так же жалели меня. Будь я мужчиной, наверное я бы всерьез занялась этим. Но быть клоуном женщине… Как-то не хочется быть посмешищем в глазах окружающих. То, что я делаю сейчас – это так, шутки ради: «народ смешу» и всё. Я окончу школу, институт какой-нибудь, буду работать, повзрослею, и всё пройдет. А если не пройдет, это мне же будет обузой.

– Ну, во-первых, не знаю, может быть твоя американская актриса действительно кривлялась, я не видела. Это, видишь ли, разные вещи. Существует некая черта, за которой уже начинается фиглярство, ее нужно чувствовать и нельзя переступать. Вот скажи, на Фаину Раневскую или Рину Зеленую тебе противно смотреть?

– Что ты?! Это мои любимейшие актрисы! Это же чудо что такое!

– Вот видишь. Ориентироваться нужно на высокое, а не на низкое.

– А ты умеешь определять: высокое, низкое?

– Это, наверное, дело твоей культуры, воспитания.

Ах, как книжно и умно могут разговаривать подростки, играя во взрослые «интеллектуальные» беседы, несколько рисуясь собственным красноречием и остроумием.

– А во-вторых, что касается твоего нежелания быть «посмешищем» – то это предрассудки, – спокойно продолжала Черенкова «интеллектуальную беседу». – Тебе какая-то Наташка ляпнула глупость, а ты и скукожилась, испугалась. Нужно иметь еще и мужество нести свою неординарность, и даже не бояться пойти на конфликт, если это потребуется для твоего самоутверждения. На свете немало дураков, тебе уже пора это понимать, и не слушать их. Слушай только себя. А в тебе прирожденный талант комика. Вообще – тема шутовства, клоунства – очень глубокая и интересная. Ты подумай об этом.

До этого с Валей еще никто так не говорил. Милая Черенкова, где ты теперь? Как, оказывается, нам необходимы порой именно те, кто верит в нас! Особенно в трудные минуты, минуты выбора. Как не хватает порой Валентине ее трезвого, без иллюзий – по крайней мере, без оголтелых иллюзий – ума, ее взглядов на жизнь, ее разговоров, ее взрослости – а Валентина всегда тянулась к друзьям более взрослым, быть может, от ощущения в себе «вечного ребенка». Как непростительно мало они общались, открыв друг друга и сблизившись только перед самым окончанием школы, после которой расстались, быть может, навсегда. Валентина пыталась ее потом разыскать, но безуспешно: их семья выехала из города, и никто толком не знал, куда. Как много она могла бы дать Валентине, как не хватает ей часто подобного друга. А ведь когда рядом хотя бы один такой Друг – считай, что тебе в жизни повезло.

Как повезло Валентине, что она встретила Свету, с ее энергией, ее верой в искусство. А тогда, в своей одинокой юности, Валентина чувствовала себя обворованной, замыкалась в себе, все свои чувства выражая в игре, всё чаще, когда оставалась одна. И если бы не Светка, которая «подобрала» ее, неизвестно, как сложилась бы Валина судьба.