Актриса на главную роль

– Ах, тебе смешно! – стальной струной зазвенело предупреждение в голосе актрисы, заводящейся не по-детски. – Так я тебя огорчу! – и добавила в речь высокомерно-брезгливых тонов: – Ты, малолетняя выскочка! Думаешь, что заплатила кому надо, снялась у пары крутых режиссеров, склепала пьеску в столичном театре, дав денег худруку, и заделалась великой звездой! Кочка на ровном месте образовалась! Возомнила себя великим Гончаровым или Эфросом! Или решила, что Карбаускисом заделалась?! Так вот, можешь считать, что твоя так называемая карьера кончилась, практически не начавшись. Выметайся отсюда немедленно! Твое имя прополаскают во всех соцсетях и публикациях, да так, что до смерти не отмоешься и вход в профессию для тебя будет закрыт навсегда! Тебя просто не станет – пшик, пустое место! Не было никогда! А сейчас я сообщу Тихону Анатольевичу, что мы разрываем с тобой контракт и заканчиваем все отношения!

Ведущая актриса театра с не скрываемым особым эстетическим удовольствием бурно выражала свои эмоции, не заморачиваясь соображениями такта. А зачем? Насколько смогла Глафира узнать Туркаеву, скандалы ее лишь бодрили, освежали и красили, неизменно повышая самооценку, и без того задранную выше некуда, особенно если учитывать тот факт, что мало кто решался давать ей достойный отпор.

– Элеонора Аркадьевна, – ровным, скучно-постным тоном начала Глафира. – Получилось так, что наши с вами отношения не сложились с самого начала. Принять мое руководство и подчиняться моим требованиям как режиссера вам было определенно не по нервам. Я достаточно долго терпела ваш откровенный саботаж, лаская себя надеждой, что профессионализм и талант возобладают над вашей личной неприязнью и мы сможем нормально работать. Вынуждена констатировать, что ошиблась. Посему не считаю необходимым более задействовать вас в спектакле. Я официально снимаю вас с роли героини и передаю ее Наталье Гордеевой.

– Какая Гордеева?! – взорвалась новой яростной волной возмущения прима. – Я сказала: пошла вон из театра! Ты здесь больше не работаешь! «Требования режиссера»! – с огненным сарказмом повторила она слова Глаши. – Кто?! Ты режиссер?! Сучка малолетняя, возомнившая себя неизвестно кем! Да я тебя размажу! – Она резко подалась вперед, наклонившись к Глафире, и пригрозила громким, устрашающим шепотом, слышным, тем не менее, даже на сцене: – Я тебя уничтожу. Сотру в порошок. От тебя даже воспоминания не останется. Так, может, сморщит кто лоб, пытаясь припомнить, что там за тля такая была.

Глафира поднялась с кресла, включила кнопку микрофона на пульте и, напрочь игнорируя бушующую рядом Туркаеву, произнесла:

– Господа артисты, напоминаю, что перерыв закончится через… – она посмотрела на часы на левом запястье, – через двадцать пять минут. После чего жду вас всех на сцене для повторного прогона с актрисой Гордеевой.

– Да сейчас! – некрасиво, как-то по-бабски истерично, на миг позабыв о роли и необходимости держать лицо, взвизгнула рядом Туркаева и каким-то стремительным движением, мгновенно вцепившись, рванула у Глаши микрофон из руки.

Глаша и не попыталась сопротивляться и бороться, отступила сразу, ну не вступать же, на самом деле, в пошлую возню с заслуженной артисткой страны, ведущей примой данного театра. Но не менее стремительно успела нажать кнопку на пульте, выключая громкое оповещение.

– Никто не расходится! – кричала в молчавший микрофон Элеонора.

А сообразив, что тот выключен, отшвырнула его, развернулась и прокричала, нещадно надсаживая луженые голосовые связки:

– Всем оставаться на месте!

«Типа: алес капут!» – не удержалась от мысленного комментария Глаша, снова непроизвольно усмехнувшись.

– Я сейчас же вызову Тихона Анатольевича, и мы продолжим репетицию! – распорядилась Элеонора. – Нормальную репетицию, без этой… С ней премьера не состоится, я вам это обещаю! Или без нее, или вообще никакого спектакля не будет!

– Что здесь происходит? – раздался от входа густой, хорошо поставленный голос неосмотрительно упомянутого всуе великого и неприкосновенного Тихона Анатольевича.

Художественный руководитель, царь, бог и отец родной данного театра, величественно вышагивал между рядами, приближаясь к режиссерскому столу в зале.

Тихон Анатольевич Грановский, в прошлом совершенно потрясающий, уникальный артист и вот уже без малого двадцать пять лет руководивший краевым Театром драмы и комедии, был высок, монументален, импозантен, истинно красив особой зрелой мужской красотой, которая с годами делает мужчину лишь более привлекательным, добавляя образу мудрого благородства. Он до сих пор в свои шестьдесят семь пользовался у женщин невероятным интересом.

Грановский прекрасно знал себе цену, но, как любой творческий человек, нуждался в признании заслуг, напоминании о его величии и вознесении должного его талантам. И принимал это с довольством. А вот пустой, расчётливой лести не любил, чутко определяя любой намек на нее и жестко одергивая льстеца. И мог надолго, а то и навсегда лишить человека своего расположения.