Акциденция

А вот о том, что его жена, женщина довольно нежного воспитания, да и мать двоих детей, которые в случае чего, могут оказаться в детдоме, я как-то даже не озадачился. Дурак, признаю, но сам я, уже давно выпавший из семейного общения, а своей так и не обзаведясь, о таких вещах думать не научился. Привык получать, а если и надо, то и добывать, ответы на свои вопросы побыстрее.

– Я-то? – хрипло хохотнула женщина, – я уже ничего не боюсь. Прошло то время давно, когда я чего-то боялась – улетело вслед за Пашей на Колыму. За детей вот – да, боязно… впрочем, теперь я знаю – чему быть, того не миновать. А трепыхаться попусту – устала, – махнула она рукой, неловким обреченным жестом. – Да и думаю, что пока вон это на мне, ничего особо в моей жизни и не изменится, – она мотнула головой на госпиталь за нашими спинами. – Еще бы пару лет, а там Мишаня подрастет… чтоб можно было его хоть в ремесленное пристроить, а там уж совсем не страшно – можно и к Паше, – и она засмеялась каким-то похожим на карканье надтреснутым смехом.

Мне стало не по себе. Эта женщина, несмотря на ее профессию, всегда ассоциировалась у меня с чем-то нежным и возвышенным – бутоном цветка, лебедем, гнущим шею на протоке, или первым заревым отблеском над рекой. Да, вот так… немного не похоже на меня, человека, в общем-то, весьма прагматичного и не очень мягкого. Но знакомство наше состоялось, когда она уже была невестой брата, а потому, как на женщину, я на нее себе смотреть запретил, и вот уже из этого решения и проистекает мое восприятие Алины. Вроде и хороша женщина, глаз радует, но тянуть к ней руки – ни-ни.

– А сколько сейчас Мише? – спросил я, лишь бы оборвать эти выворачивающие душу звуки.

– Двенадцать через месяц исполнится. Вот и говорю, до ремесленного бы его дотянуть…

– Подожди, но Маняша же совсем маленькая?! Куда ты собралась? – как будто в шутку спросил я, но шутилось в натяг… не та была тема, не та…

– Манюшку-то сестра к себе заберет, мы уж все и обговорили с ней… еще тогда, когда Павла арестовали. Она как раз с детьми у нас гостила… да она и тогда забрала моих от греха подальше. Это уж потом, когда Москву бомбить стали, она со всем выводком сюда вернулась, все ж здесь потише было. Завод в заречье – да, бомбили, Бережковскую судоверфь – бывало, а тут, в самой слободе, как-то обходилось. А там и меня из полевого госпиталя направили сюда, и стало ясно, что вслед за Пашей пока никто посылать меня не собирается. И когда в столице потише стало, к прошлому лету, она со своими детьми вернулась обратно в Москву. Но, тогда же мы с Татой и поняли, что если с Маняшей она справится, то вот с Мишей – нет. Он уже в то время, два года назад, ей такие коники выкидывал, что она к тому моменту, как я приехала, воем выла, не зная, что делать с ним. Он, знаешь ли, – Алина опять хрипло хмыкнула, – все собирался правду искать, чтоб отца освободили. Убегать от нее пытался…

Ну, Наталью-то я знал – эта женщина точно из нежных… да еще и неприспособленная к жизни какая-то. В старые времена ее впору было бы величать барышней, а по нынешним… пианистка, одним словом – натура утонченная и возвышенная.

А та кажущаяся замедленность в движениях, видно их с сестрой природная данность, которая у Алины придавала четкости и завершенности каждому жесту, у Натальи казалась вялостью и неловкостью. У меня даже сложилось впечатление, что за фортепиано эта женщина только и оживала, а вот как она справлялась со своими учениками в консерватории, я уж как-то и не знаю даже…

Я был неплохо знаком с нею и ее мужем, Альбертом Яновичем, человеком от культуры тоже немаленьким – дирижером оркестра в той филармонии, в которой начинала когда-то и Наталья. Он был хорошо старше жены и души в ней не чаял. Потому, наверное, она такая и была.

Мне у них приходилось как-то живать, в их огромной московской квартире. Это когда меня, тогда молодого лейтенанта, еще в довоенное время послали в столицу на учебу. Вот, в тот год, пока оформился, пока получил общежитие, мне и случилось у них несколько дней пожить. Да и познакомиться получше с новыми тогда для меня еще родственниками.

Хотя, может, я что-то понимаю и неправильно… ведь при всей своей мягкости и кажущейся неприспособленности, не побоялась-таки Наталья забрать детей к себе, притом, в самый момент ареста зятя. Значит и у нее есть тот стержень, только прячется он в ней, пожалуй, еще глубже, чем в сестре, а о его наличии заподозрить гораздо труднее. Ну – да, невысокая, светловолосая, с ясными голубыми глазами, столичная жительница, человек искусства… какой уж тут стержень казалось бы, а поди ж ты…

– Да, боевой парень… – меж тем протянул я, продолжая разговор о племяннике, – будет интересно с ним повидаться. Я-то его совсем маленьким помню, а Маняшу кажется и вовсе еще в пеленках. А когда заходил вещи оставить, что-то их не видел. На реке что ли?