Акция в Страсбурге

Норкотт снова выключил фары и, подавшись вперед, почти касаясь лицом ветрового стекла, повел машину по узкой дороге; ветви хлестали по кабине. Он остановил «мерседес» на краю крутого склона, сбегавшего к реке. Помолчал.

— Приближается самая захватывающая часть охоты. В восемь утра Левен услышит о преступлении на вилле «Светелка» по радио в первой сводке местных известий. Политик всегда слушает новости. Как он станет реагировать? — вот в чем вопрос. Если он поедет в Париж, я опережу его на самолете и возьму след на вокзале или при въезде в город. Если останется в Страсбурге, сообщите мне в Базель.

— А если я попаду в поле зрения полиции?

— При полицейском расследовании надо держаться трех принципов. Первое: уничтожьте, все материальные улики. Второе: избегайте малейших контактов с сообщниками. Третье: все отрицайте. Ромоло, псевдо-Баум и я испаримся. О существовании Зибеля вы ничего не знаете. Единственное слабое звено — ваше проживание в Страсбурге по двум адресам и под разными фамилиями. Поэтому постарайтесь побыстрее уехать с квартиры на улице Мезанж… Какой-то процент риска всегда остается, и он психологически необходим. Это, в сущности, и есть наибольшее удовольствие в нашей профессии. Если вы будете действовать неловко, Левен вас «засечет». Он может проследить, что вы живете в «Мэзон-Руж», узнает ваше имя и попросит своего старого друга, скажем, товарища по Сопротивлению, который работает сейчас в полиции, выяснить вашу личность. Последствия вы представляете?

— В полной мере.

— Давайте сюда бумаги!

Выйдя из машины, Шовель услыхал мощный ток реки. Норкотт взял фонарик и направился к темной массе, вырисовывавшейся неподалеку. Присмотревшись, Шовель угадал старый бетонный дот с железной дверью.

— Я присмотрел это место для возможных допросов, — обронил Норкотт. — Вытряхивайте ваш портфель.

Шовель опорожнил «атташе». Норкотт вылил спирт из флакона, отошел на два шага, бросил зажженную спичку. Бумага мгновенно вспыхнула.

— Грустно, да? — тихо спросил Норкотт.

— Немного. Я сжигаю кусок жизни. Не только чужой, но и своей.

— Все верно. Это очень по-человечески. Но поиски минувшего времени — бесплоднейшее из за-, нятий.

Шовель смотрел на разрушенный блокгауз, наивный памятник тем временам, когда Франция надеялась пережить лихолетье за линией Мажино. Маленький костерок у подножия — это завершение половины отпущенной ему жизни, его устремлений, упорной работы, родительских жертв.

— Редко кому так помогали разрушить свое прошлое, как мне.

— Не надо благодарностей, — отпарировал Норкотт. — Знание истины налагает столько же обязательств, сколько дает и прав.

— Знаете, Норкотт, вы будете считать меня неблагодарной свиньей, но мои примитивные мозги не в силах усвоить ваших уроков. Как только вы уедете, я вновь стану тем человеком, которого вы встретили возле магазина ковров в Штутгарте.

— Вы полагаете? Я не буду затевать академический спор, сейчас слишком поздно со всех точек зрения. Если я правильно перевожу вашу мысль, мои смутные рассуждения вас не убедили. Но моя личность, простите за выспренний слог, кажется вам… как бы это сказать… достаточно убедительным подтверждением?

— Перевод правильный.

— Тогда слушайте меня внимательно. Выбор, который вам предстоит, это не игра, хотя она вам и кажется иногда игрой.

— О нет! Ради бога, избавьте меня от церемонии «свободно сделанного выбора». Вы выиграли. Приказывайте мне, давайте директивы, приобщайте — я буду повиноваться, и давайте кончим на этом.

— Очень жаль. Решение, продиктованное смирением или усталостью, весит немного.

— Я не устал. Разве что от себя самого.

— Прекрасно! Дабы поддержать вас, пока вы будете один, постарайтесь сохранить в памяти мой образ. Не спрашивайте себя: как бы поступил Норкотт на моем месте? Вообразите, что вы и есть Норкотт. Вспомните, что одна из главных книг христианской истории называется «Подражание Иисусу Христу». Это просто древний способ идентификации.

Огонь умирал. Все обратилось в серый пепел, из-под которого едва пробивались фиолетовые сполохи.

— Все. Пора в путь.

Норкотт поднял обломок бетона и тщательно растер пепел.

Шовель поставил машину на набережной. Впереди, метрах в ста, вдоль реки медленно шла фигура с чемоданчиком, крокодиловой кожи.

— Простите, месье, вы знаете город?

Умные, глубоко посаженные глаза на костистом лице.

— Лучше, чем Амстердам.

— А я предпочитаю Сан-Паулу.

— Это действительно замечательное место.

Человек сел в машину, и Шовель тронул с места. Краем глаза он оглядел попутчика. Темно-серый костюм, галстук в горошинку, рубашка с едва заметной синевой, перчатки. Аристократ, отметил бы прежний Шовель. Но Шовель — Норкотт больше был занят выбором удобного для разговора места.

— Итак, вы последнее приобретение нашего общего друга?

— Разрешите представиться: Ален Шовель.

— Магнус фон Эттерли. — Инстинкт тут же дал себя знать. — Вы не родственник послу?

— Нет.

— Как прекрасно, что не надо шутливо извиняться, тем самым выдавая смущение. Я польщен, что вы мне оказали доверие, назвав свое настоящее имя, метр.