Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

Что ж, это уже политическая позиция, политическое самоопределение. Я по этому поводу не впадаю в транс. Я фиксирую это самоопределение и требую от других политических лидеров политической оценки этого политического шага, а значит, ответного самоопределения, и самоопределяюсь сам. Мне такая позиция Баркашова решительно чужда.

А Проханов? А Зюганов? А Стерлигов? А ФНС[53]? А весь Русский собор[54]? Они как к этому относятся? В чем их политическая позиция? Какую оценку они дают этому факту? Вместо этого я слышу «лирико-эпическую сагу» о Яковлеве. Но при чем тут Яковлев? Кто, кому и куда ныне-то засаживает топор?

Я не ханжа, и мне достаточно было бы безразлично, кто кого там любит, если бы речь шла не о деле национально-государственного строительства. Люби ты Хаусхофера сколько хочешь и объясняйся в этой любви, люби ты Салазара или Франко, и никому до этого дела нет, и учись вообще чему хочешь и у кого хочешь — это твое право. Но цель-то какова? Цель-то в чем? Если цель — осуществление национально-государственного строительства, то осуществить его можно, лишь соединив цепь времен, опираясь на весь потенциал российской истории и прежде всего на Вторую мировую войну и победу России в ней. Это событие непреходящее, абсолютной ценности. Это фундамент национально-государственного строительства. Это последняя надежда страны на то, что она сумеет все-таки встать с колен, последний по времени залог ее непобедимости. И бить по этой основе, опоре, фундаменту, исповедуясь в любви к Гитлеру, — это что значит, господа патриоты? Ведь это значит, что мы не спасли мир от фашистской чумы, а зря пролили море крови, воюя вовсе не с тем, с кем надо.

Что это по отношению к подвигу народа? Что это с точки зрения концентрации воли народа? Что это с точки зрения признания великой исторической роли России, которая за два тысячелетия своей истории лишь несколько раз поднималась до таких высот, до каких поднялась она в те великие страшные годы? До высот, и не снившихся иным почтенным странам…

Совершив такой кульбит, как собирается «русский патриот» Баркашов связывать времена, объединять поколения? Что он будет противопоставлять умалению роли России, проводимому последовательным русофобом А.Н. Яковлевым? При таком-то отношении к советскому периоду российской истории?! И чем такое отношение отличается от отношения, сформулированного в книге «Ледокол», написанной нашим бежавшим из России ГРУшником, спецназовцем по фамилии Суворов. Этот «Ледокол» рекламируется «Московскими новостями»! А что, хотелось бы знать, думает спецназ о Суворове? Или появились уже и для всех наших разведчиков некие обстоятельства, при которых измена, сдача врагу могут быть оправданы? («Коммуняки!.. Не с тем воюют!») Не хочу, не могу в это поверить. Ибо воинский долг, воинская честь выше лиц и идеологии. Воин не предает! Воин служит Отечеству. Но тогда как объяснить тождество позиции Суворова с позицией Баркашова (профессионального же военного, тоже спецназовца, но вроде пока не перебежчика) по части изъявления любви к Гитлеру? Как увязать с этим заявлением стремление Баркашова быть национальным идеологом и строить новую Россию? Разве не понятно, что с таким «багажом» Россию строить нельзя?

Но вот другая модель — модель Дугина. Не успели мы опомниться после марксистской догмы, делившей мир на красное и черное, и либеральной, делившей мир на красно-коричневое и белое, как нам преподносят третью, ничуть не менее, даже, может быть, более схоластическую модель — атлантизм-континентализм. России в этой модели нет. Куда там до таких мелочей! И многое, увы, Александр Андреевич перекладывает в своей статье «Если хотим победить» с чужой больной головы на здоровую. Ведь это не я — это Дугин дал очередную догму, это он подменил живой процесс абстракцией и схоластикой, это от него пошла попытка привнесения новозаемной идеологии в массы, очень марксистско-ленинская попытка в плане методологии. Ведь опять очередная догма не обсуждается. Опять игнорируются груды фактов, которые в нее не укладываются. Опять живой исторический процесс впихивается в прокрустово ложе немецких умозрительных схематизмов. Что-то, возможно, эти схематизмы и ухватывают, как любые схематизмы. Но самое-то существенное остается за кадром. И это «закадровое» — не более не менее как живой исторический опыт тысячелетий.