Акула

Дальнейшее происходило, как во сне. Началось с обыска кабинета, в ходе которого при осмотре сейфа были найдены три тысячи долларов. Дурацкая ситуация: , никогда прежде Сиволапов таких улик не оставлял, а накануне бес попутал, получил валюту с одного коммерсанта, хлопотавшего за развал уголовного дела в отношении сына-грабителя, и вместо того, чтобы сразу поделить взятку между заинтересованными лицами и отвезти свою долю домой, бросил в металлический ящик. Хотел поутру прикинуть, как повыгоднее раздербанить бабки. Вот и прикинул…

— Да, это мои деньги, — сказал он, как самому казалось — уверенно и четко, с достоинством, а на самом деле голосом почти извиняющимся, заискивающим: ребята, вы ведь такие же, должны меня понимать: — Я их одолжил у одного знакомого на ремонт своей квартиры. Знакомый можете подтвердить.

— А отдавать с каких бырышей собирались, Иван Тимофеевич? — следователь присел за стол, чтобы оформить протокол.

Сиволапов лишь развел руки. Таким же образом он отвечал и на все другие вопросы. Впрочем, наседали на него не сильно, постарались быстрее все оформить и отправиться в городскую прокуратуру.

Начальник РУВД, улучив момент, взглядом дал понять Тимофеичу: держись, лишнего не говори и меня не выдавай, постараюсь помочь. Сиволапов чуть заметно кивнул, а потом трясущейся рукой очень долго не. мог расписаться в протоколе обыска.

Кабинет Сиволапова опечатали бумажными бирками с прокурорскими реквизитами. Ивана Тимофеевича это обстоятельство опечалило едва ли не больше, чем собственное задержание. Зная, как относятся к нему рядовые сотрудники управления, он был уверен, что они не преминут позлорадствовать. Казалось, не будь этих чертовых бумажек, и неприятности его остались бы известны лишь самому узкому кругу посвященных. Теперь же самый последний стажер станет исподтишка хихикать и перемывать ему косточки.

Пока шли от кабинета к машине, Сиволапов десять раз вспотел. Создалось впечатление, что все сотрудники управления побросали свои рабочие места, чтобы насладиться его позором. Наручники на Сиволапова не надевали, так что поначалу он пытался делать вид, что просто уезжает по делам с товарищами из главка, пытался сохранить видимость достоинства и уверенности в себе, шагал, сопровождаемый двумя рубоповцами, с высоко поднятой головой — пока не осознал, что никого он этим не обманет.

Стало очень противно и жалко себя.

«Ну что я, хуже всех, что ли? Не один я так делаю, а шишки все на меня упали».

Во дворе управления Сиволапов помешкал, глядя на свой белый «ниссан». Вспомнил, что оставил ключи на столе в кабинете. Не воспользуется ли кто-нибудь машиной, пока он будет отсутствовать? Стало еще более противно, когда подумалось: он будет сидеть в тюрьме, а эта бездушная железная колымага обзаведется новым хозяином, а про него и не вспомнит. То же самое — с квартирой, с остальным барахлом, на обзаведение которым он положил свою жизнь. В камеру с собой ничего из этого не захватишь…

В следующую секунду Иван Тимофеевич мысленно возмутился: какая, к чертям собачьим, камера? Он столько лет, столько усилий затратил на обзаведение нужными связями, что арестовать его никто не сможет. Что он, какой-нибудь уголовник? Или этот, как его там, Акулов?

Кстати…

Только сейчас Иван Тимофеевич сообразил, что бывший зек стоит у дверей управления и ухмыляется с таким видом, как будто это он все устроил. Сиволапов хотел обернуться; показалось, что во взгляде опера он прочтет что-то важное, нечто такое, что подскажет причину происходящего и поможет понять, что ждет в будущем. Иван Тимофеевич хотел обернуться, но рубоповцы не слишком тактично помогли ему забраться в микроавтобус.

— Вы бы поосторожнее себя вели. Я все же полковник…

— Бывший, Иван Тимофеевич. Бывший. Только в прокуратуре Сиволапов узнал, что Дракула со своими подручными задержан, что имеются доказательства, уличающие его в связях с преступным авторитетом. Мир пошатнулся: до этой минуты Ваньке-вору казалось, что неприятности обрушились на него благодаря жалобе какого-нибудь барыги, обиженного непомерными поборами в «фонд помощи управлению».

Иван Тимофеевич отказался отвечать на вопросы и потребовал адвоката, каковой и был ему предоставлен, но уберечь от камеры не смог.

Последнее за этот день унижение Ванька-вор испытал, когда его привезли в городской изолятор временного содержания и молоденькая медсестра заставила раздеться догола, проверяя наличие на теле следов побоев и ранений, и заглянула в самое потайное место сиволаповского организма, чтобы убедиться в отсутствии там предметов, запрещенных к проносу в камеру. Привлеченная блеском полковничьих погон, вся дежурная смена изолятора, состоящая из одного младшего офицера и трех сержантов, поспешила оценить достойное зрелище, и хотя все они пытались сохранить на лице непроницаемо-служебное выражение, в глазах светилось злорадство: «Проворовался».

Примерно то же самое сказала и жена, узнав о его задержании. Подобного оборота событий она ждала давно, была к нему морально готова и не оценивала как катастрофу.