Акула пера (сборник)

— У всех есть родственники, — сказал Трофимов. — Почему Самойлова должна быть исключением?

— И вы их видели? Разговаривали с ними? — спросила я.

— Видел и разговаривал.

— Можете назвать их фамилии, адреса?

— Зачем? По-моему, это было бы неэтично, — сказал Трофимов. — Да я и не помню…

— А вы напрягите память, — посоветовала я. — Потому что вспоминать вам все равно придется. Не сейчас, так в кабинете у следователя. Между прочим, я теряю здесь время не просто так, уважаемый доктор. Самойлова имела отношение к серьезным преступлениям, и так просто это дело не закончится. Вы еще пожалеете, что рискнули отдать тело Самойловой без вскрытия…

Кажется, я попала в самую больную точку. Лицо Александра Михайловича на глазах сделалось серым, и он уже не был похож на бодрого и спортивного молодого человека. Сейчас ему можно было дать лет сорок, не меньше.

— Мне не о чем жалеть, — как заклинание, проговорил он. — Я все делал правильно. Не ожидал от вас такого… — он не сумел подобрать слово и только обиженно махнул рукой. — А тело, если хотите знать, забрала племянница Самойловой. Она предъявила необходимые документы. Женщина лет тридцати. Ее еще немного чудно зовут… А, вот — Лилиана! А фамилию и адрес я действительно не запомнил — зачем они мне?

— В самом деле, зачем? — согласилась я. — Насколько я понимаю, вещи Самойловой, ее сумочку забрала все та же Лилиана?

— Вы правильно понимаете, — сказал Трофимов. — Естественно, при таких обстоятельствах я не мог выполнить своего обещания. Если ваш коллега на меня обиделся, передайте ему мои искренние извинения.

— Обязательно передам, — пообещала я.

— У вас больше нет вопросов, Ольга Юрьевна? — с некоторым облегчением проговорил Трофимов, ожидая, что я наконец оставлю его в покое. — Тогда я, с вашего позволения, пойду… И прошу, не судите о нашей работе предвзято, не ищите всюду халатность и злой умысел! Поверьте, мы не какие-то бездушные чудовища — и каждая смерть пациента уносит частичку и нашей жизни! Вам как филологу, наверно, известны слова Антона Павловича Чехова, что у врачей бывают такие минуты, каких не пожелаешь никому?..

Терпеть не могу велеречивых мужиков, особенно в таких двусмысленных обстоятельствах. Поэтому цветистая тирада непонятного доктора меня не растрогала, а, скорее, разозлила.

— Это верно, — в тон ему ответила я. — Особенно неприятны те минуты, когда приходится объяснять, почему ты нарушил инструкции и не провел положенного в таких случаях вскрытия, верно? Но у вас есть утешение: эту неприятность наверняка разделят с вами коллеги — заведующий, патологоанатом… А насчет вопросов… Один вопрос у меня остался: скажите, а, кроме племянницы, тут больше никто не крутился? Например, тот самый человек средних лет, про которого рассказывала медсестра? Ну, обыкновенный такой человек в коричневом костюме? У него, кстати, на лице теперь должна быть особая примета — ожог первой степени. Он вам не попадался?

Сказать, что Александр Михайлович растерялся, было бы слишком неточно. У него самого появилось на лице что-то вроде ожога: бесформенные красные пятна и одновременно бледные губы — он выглядел просто ужасно.

— Нет, он мне не попадался, — сказал Александр Михайлович деревянным хриплым голосом, глядя на меня остекленевшими глазами.

— Вам повезло, — сказала я. — Тогда у меня больше нет вопросов. Можете идти к больному, а то как бы опять чего не случилось… внезапно!

Я повернулась и направилась к выходу. Трофимов не шелохнулся. Он, как столб, стоял посреди коридора и с ужасом смотрел мне вслед. Я физически ощущала этот леденящий безграничный ужас, который исходил от несчастного доктора, и, надо сказать, это было отвратительное чувство.

Разумеется, я не собиралась ограничиваться теми сведениями, которыми пичкал меня романтический доктор, — слишком многое он умалчивал. Вот когда я вспомнила скептические интонации в голосе Виктора, рассуждающего о сговорчивости Александра Михайловича. Теперь я и сама разделяла те же чувства.

Когда просила я, Трофимов охотно шел мне навстречу. Но стоило кому-то попросить его более убедительно, как доктор тут же забыл о моем существовании. Он начал прятаться, врать и ссылаться на классиков. А самое страшное: я вовсе не исключала и того, что о смерти Самойловой с ним тоже кто-то договорился. Да, собственно, не стоило и гадать — кто. Все было написано у доктора на лице, когда я упомянула о человеке в коричневом костюме.

Конечно, выражение лица к делу не пришьешь, но рано или поздно Трофимову придется заговорить, и тогда ему придется пожалеть о своей сговорчивости. Это будут такие минуты в его жизни, каких не пожелаешь и врагу.