Акулы из стали. Туман

Как я жалею, что потерял ту видеокассету с записью, как они потом возвращались на борт! Как мы ржали, глядя на них! Представьте – огромнейшее белое поле, льды, посредине торчит абсолютно чёрная, обгоревшая «Акула» длиной сто восемьдесят и высотой пятнадцать метров, а они идут куда-то вбок – не видят её. Ну, поржали, конечно, да выслали за ними боцманскую команду, чтоб домой вернуть блудных сынов. На палубу затаскивали их бросательными концами, потому что по шторм-трапу и трезвым-то не особо поскачешь.

– Йа сам пойду! – сказал доктор, когда его втащили на ракетную палубу, и пошёл. Только на четвереньках почему-то.

Но старт ракеты они всё-таки сняли по всем своим канонам телевизионного искусства. А через два часа у меня случился приступ аппендицита.

Как я был султан

Я очень редко болею. За всю мою службу в военно-морском флоте и службе спасения в медицинской книжке, кроме ежегодных медосмотров, всего две записи. Одна из них – аппендицит. Вот вы в своей в основном скучной гражданской жизни что делаете, когда у вас начинает болеть живот? А я сейчас расскажу, как было со мной.

После того, как мы стрельнули ракетой, нам дали поспать. Впервые за месяц плавания на лодке царила тишина и покой – спали все. Началось это часа в три, а в семь меня подняли на ужин. Проснувшись, я подумал, что, видимо, никогда в жизни столько не спал и так не пух от сна, поэтому даже и не сразу обратил внимание на то, что у меня болит живот. Ай, ну болит и болит, в общем-то. На ужине похлебал супа и съел котлету – ничего больше не лезло, что и было для меня первым тревожным звоночком – молодой организм в условиях подводного плавания есть хочет постоянно и много.

– Эдуард, – спросил у меня Антоныч на вахте, – чо ты зелёный и скрюченный какой-то?

– Антоныч, живот болит – шопипец.

– Скока котлет съел на ужине?

– Одну, и то не до конца.

– Это термальное состояние, тогда иди к дохтуру, ты меня пугаешь.

– Дык а на вахте кто сидеть будет?

– Борисыча вызови – он уже пять часов беспрерывно спит, чем нарушает устав, который предписывает ему терпеть тяготы и невзгоды!

Вызываем Борисыча. Понуро бреду в больницу. Больницей называлась у нас амбулатория в первом отсеке. Представляла она собой комплекс из трёх помещений – сначала смотровая и операционная (комната четыре на три метра с кушеткой, стоматологическим креслом и всякими приборчиками), из неё за дверью – комната для лёжки больных (полтора на два метра, двухъярусная койка и тумбочка), а из неё уже вход в гальюн. Служили в нашей больнице три медика: два доктора и один фельдшер. На дежурстве сидел, естественно, терапевт (он же стоматолог, он же психиатр, он же уролог, он же офтальмолог, он же отоларинголог) Андрей. Хирург Саша после танцев на льду в бессознательном состоянии вонял перегаром на месте нижнего больного за дверью. Я не скажу, что мы с докторами были большими друзьями, как, например, с Борисычем, но тут важно, чтобы вы понимали – доктора у нас не были гондонами, и я не был гондоном, и поэтому мы были друзьями. Потому что если два человека на подводной лодке не гондоны, то они – друзья, несмотря на любые различия в характерах. Без вариантов.

– Чё припёрся? – ласково спросил меня Андрей.

– Живот болит.

– Запор?

– Сам ты запор, просто болит.

Андрюха насыпал мне горсть каких-то пилюль и с чувством выполненного долга взялся дальше штудировать теорию преферанса. Я наелся таблеток и пошёл дальше бдить. Бдил я минут пятнадцать, наверное, потом побежал в гальюн исторгать из своего нутра полупереваренные пилюли. Опять вызвали Борисыча, и я пошёл к Андрюхе – боль-то в животе усилилась.

– Ты издеваешься, что ли? – Андрей как раз изучал любимый докторский приём «мизер в тёмную».

– Андрюха. Вырвало меня твоими пилюлями. Что ты мне подсунул, гад?

– Да ладно? И болит так же?

– Нет. Сильнее уже болит.

– А ну-ка, ложись на кушетку.

Ну, лёг. Андрюха понажимал на живот, поспрашивал, чо да как.

– Похоже, братуха, что у тебя аппендицит!

– Хде апиндитсит? – в соседней комнатушке мгновенно прекратился храп, и из облака перегара выплыли с сильной бортовой и килевой качкой красные опухшие глаза хирурга Саши.

– В животе, блядь, Саша, где же ещё?! Так, Эдик, на тебе специальную таблетку, выпей и полежи час спокойно, с вахты я тебя снимаю. Командир в центральном? Пойду на доклад.

Выпил специальное «колесо» я и пошёл наслаждаться заслуженным для меня моим животом отдыхом. Может, час прошёл, может, чуть больше, и вахтенный вызвал меня в амбулаторию. Иду как огурчик уже, боль прошла, но в отсеках уже все всё знают и как-то подозрительно ласково на меня смотрят. Оба доктора сидят и улыбаются в предвкушении предстоящего веселья. От Саши, конечно, попахивает перегаром, и у него красноватые глазёнки, но, блядь, он абсолютно трезв и у него даже не дрожат пальцы! Не помню, когда последний раз, начиная с пяти лет, я так сильно удивился. В пять лет-то я первый раз увидел, как мотоциклы ездят вверх ногами в шаре, и уверовал в волшебство.