Акушер-ха!

— Знаю. Ты родил второго ребёнка, купил квартиру в «блатном» районе и делаешь ремонт. Забудь. Неважно. Просто мне надо срочно снять квартиру и рассчитаться хотя бы за первые два месяца. А я никогда не копила, потому что, во-первых, не слишком много зарабатывала, во-вторых — никогда не могла отказать себе, любимой, ни в чём иррациональном. — Женька разозлилась на себя за то, что позволила вовлечь «человека из общего круга» в исключительно свои проблемы.

— Правда очень надо?

— Нет, блин. Я пошутила. Виталик, сколько лет ты меня знаешь?

— С десятку уже вроде.

— Я хоть раз просила у тебя денег?

— Ни разу.

— Как ты думаешь, если я впервые за десять лет прошу у тебя… Забудь! Я тебя люблю и обожаю, на свои текущие нужды я найду и где-то подальше, чем у тебя… И у нас через две минуты обход. Виталий Анатольевич, я жду вас у первой палаты, — сказала Женька наигранно официальным тоном и улыбнулась самой непринуждённой улыбкой. Быстро вышла и аккуратно прикрыла за собой дверь. Как там пишут в романах? «Мозг лихорадочно искал выход…» Ерунда. Мозг вообще не работал. Лишь надпочечники бесперебойно крутили неоновую бегущую строку: «Не думай! Не думай! Не думай!»

* * *

Думать было некогда. И не о чем. Во-первых, разумные пути решения проблемы отсутствовали. Во-вторых — разум полностью поглотили профессиональные задачи.

Акт о прерывании беременности в позднем сроке был подписан начмедом, заведующим отделением и лечащим врачом. «В соответствии со статьёй такой-то…» — и так далее.

«Что ты можешь знать о реальных проблемах, бесчувственная тупая сытая сука!» — думала Женька, механически заполняя историю.

«Елена Петровна Ничейная, 15 лет. Поступила по направлению врача социального интерната для умственно отсталых сирот с предварительным диагнозом «беременность I, 28–29 недель» для искусственного прерывания беременности в позднем сроке по социальным и медицинским показаниям. Дата последних mensis неизвестна».

— Свет, что за мудаковатые остряки выдумывают сиротам эти безумные фамилии? — Женька взяла с инструментального столика заполненный грамицидином шприц.

— Не знаю, Евгения Владимировна. — Акушерка отточенным профессиональным движением перехватила живот пациентки, продолжая удерживать вагинальное зеркало.

— Несчастный ребёнок. — Олигофренка, оглушённая лёгким наркозом, слегка захрипела и пошевелилась. — Представляешь, что она мне рассказала, умильно-слюняво сюсюкая? Со сторожем этого самого интерната. За пластмассовые детские часики. Ладно, она-то — расторможенная самка, способная только есть, испражняться и сношаться. Но как можно быть таким вот… человеком? Обидеть беззащитное животное, что может быть гаже?! — Убийственный грамицидин ушёл в плодный пузырь, откуда прежде было выпущено около 30 мл светлых околоплодных вод, составлявших среду обитания человеческого детёныша — совместного творения слабоумной сироты и неизвестного сторожа.

— Нелюдей на земле всё больше становится… Ни хера тут, Жень, не двадцать восемь — двадцать девять, — сказала опытная акушерка. — Тут на все тридцать две — тридцать три тянет.

— Свет, знаю. Не рви мне, в бога-душу-мать, сердце озвучкой сроков, а? Мне и так сейчас не очень.

— Да я к тому, чтобы живой не родился. У этих, — она кивнула на полное, перезрелое, пастозное тело ничейной девчушки-подростка, — приплод самый живучий.

— Ну и следи за ней тщательней!

— Заколебалась я им уже пальцы в рот совать, плодам этим поздним.

— Свет, ну хочешь, я суну, а? На мне уже столько кармических долгов, что одним больше, одним меньше… Ты только позови вовремя. Я не имею возможности весь день сидеть при олигофренке, трепетно ожидая начала родовой деятельности. Я как-никак врач. А ты — акушерка. В тебе повышенная чувствительность на старости лет стала развиваться? Давно котят в ведре не топила?

— Вы сами, Евгения Владимировна, начали, а я — дура, как обычно.

— Ладно, Света, не сердись. Мы просто делаем свою работу. Правда, следи за ней внимательнее. Ты же знаешь, они совершенно расторможенные. Сейчас очухается, с кресла снимем, и будет скакать козликом. Этой же не объяснишь, что «по-большому» — это в родзал, а не в туалет. Полагаю, после того случая тебе разборок со слабонервным сантехником не хочется. А то снова кинется в обморок, головой об кафель, увидав, что в унитазе застряло.

Против воли они захохотали. Это нервное. Бывает. Им было вовсе не смешно, но если на такой работе каждый раз плакать, как только подворачивается должный повод, то, пожалуй, обезвоживание организма наступит.

— Лена! Лена Ничейная!!! Как себя чувствуешь?! — Голос анестезиолога подействовал на Женьку успокаивающе.

— Н-н-нормально!

— Вот и славно. И я нормально. А кому сейчас хорошо? Мне вот тоже всего лишь нормально. И то слава Аллаху! Жить будешь. Дядя Саша тебе потом чаю с вареньем сделает. Просто так. Ни за что. За большое человеческое спасибо.

— Сань, кстати, спасибо. Но тут, как ты понимаешь, только «спасибо». Кстати, ты на «верхнюю» операцию идешь?

— Женька, ты дура, да? — добродушно сказал Сан Саныч. — Ага, я.

— Как там с баблом?