Аквариум

Конечно, он меня тогда учуял. Мне повезло, что я был наверху, не сразу он до меня добрался, а когда все-таки почти добрался, вмешались добрые люди с оружием, нашлось-таки человечество, точнее какая-то непонятная его часть. Жаль вот сейчас вмешаться некому; я из того самого человечества на Речвокзале один – это я точно знаю.

18:48. Вот он! Вывалился резким, ломаным движением из-за угла. Сегодня гуляет на двух ногах. Застыл спиной ко мне, сгорбив спину, заклокотал, затрясся. Сгусток ночных кошмаров на улице страшного, темного города. Он здесь хозяин, он плоть от плоти этого мертвого мира. Здесь нет места людям, здесь нет места мне.

Господи!

Это страшный сон! Дай мне проснуться! Пусть все будет как раньше!

Вот и руки затряслись. Дуло ружья заходило ходуном, спина покрылась холодным липким потом, мир сузился до перспективы уходящей вдаль грязно-желтой стены с жуткой тварью на горизонте. Неожиданно Урод перетек на противоположную сторону улицы, все также не оборачиваясь, застыл высоким угловатым силуэтом. Перетек опять, еще дальше.

Неужели не учуял? Не может быть, он же прошел так близко! Я замер, не в силах поверить в удачу, боясь дать себе надежду, что все еще может обойтись…

Нет, не может. Не знаю, что он там услышал – мое дыхание, бешеный стук сердца, какая разница, просто сопение вдруг прекратилось и Урод резким, каким-то совершенно неестественным движением, чуть-ли не из-подмышки, оглянулся прямо на меня. Даже с такого расстояния я различил за розовыми бельмами вспыхнувшие зрачки, раздался какой-то утробный скулеж, постепенно переходящий в хриплый торжествующий вой, и тварь также неестественно, но очень-очень быстро, как будто вывернулась наизнанку в мою сторону, опять застыла, покачиваясь, а потом бросилась на меня.

Дальше все, как во сне. Классическом кошмарном сне. Время стало киселем. Густым, чуть теплым киселем, который разливали по граненым стаканам и ставили на подносы в детском саду. И в этом киселе, преодолевая сопротивление среды, медленно-медленно двигались вверх мои руки с ружьем, а на меня также медленно летело, визжа, жуткое нечто из преисподней. Мощные конечности подминают трескающийся асфальт, горящий взгляд прикован ко мне, острые неровные зубы оскалены, кожа и мясо на лице местами слезли, позволяя во всех подробностях разглядеть строение уродливых челюстей.

Никаких ключевых событий жизни не промелькнуло у меня в голове. Никаких навязанных стереотипов предсмертных видений меня не посетило. Я сжался в комок, закрыл голову руками, и заскулил, в то время как кто-то другой, тоже нервный, тоже испуганный, но не такой безвольный и слабый, повторяя быстро-быстро одно единственное матерное слово, выпрямился, судорожным движением поднял ружье, уперев приклад в плечо, и дождавшись, когда Урод влетит в мысленно подсвеченную красным шестиметровую зону, нажал на курок.

Оружие вздрогнуло, небольно ударил приклад, и еще плотный и мощный заряд срубил несущуюся тварь четко посередине красной зоны. Голова Урода превратилась в направленный против хода движения взрыв грязно бордовых ошметков, а безвольное тело его по инерции пронеслось дальше и, описав ногами вперед почти полное сальто, рухнуло прямо передо мной подергивающейся, но уже совсем мертвой кучей. Вот такие у нас ружья… Вот такие у нас нервы! Именно тогда, когда надо, и туда, куда нужно. Шварценеггер…

Мои два разных я соединились и вместе стали повторять все то же матерное слово, тело, переполненное адреналином, несколько раз смешно подпрыгнуло на неестественно вытянутых ногах, а потом начало медленно съезжать по стене.

Я жив! Жив! Я убил Урода! Сам! Он мертвый, а я живой! Я живой, потому что он мертвый! Он, бля, мертвый, потому что я живой!

Я лежал в этом грязном углу и улыбался. Сердце и дыхание постепенно успокаивались. Через кусты на той стороне дороги, просвечивала Река, и мне даже на секунду показалось, что вода в ней не серого, а того глубокого ярко-синего летнего цвета, который я видел в последний раз тогда, когда Река еще текла с Севера на Юг. Тогда в ней можно было купаться…

А в мире можно было жить…

Так, сейчас поднимаюсь и бегом в сторону Сарая. Сделать то, за чем сюда шел, уже не получится. Тупо – не успею. Теперь главное – уйти. Уйти подальше от Речвокзала, здесь спрятаться на ночь точно некуда. Найдут в любой щели. Найдут, выковыряют и сожрут.

Сейчас еще полминуты полежу, соберусь с силами, чтобы ноги не тряслись, и побегу. Затылок опустился на землю…

Я открыл глаза. Взгляд скользнул вверх по стене, по желтой штукатурке, которая местами осыпавшись, улыбалась серыми силикатными зубами кирпичей. Стена быстро темнела. Темнели кирпичи, темнели пустые проемы окон, карниз, полотенце, свисающее с козырька подъезда…

Стоп! Какое на хрен полотенце!?

Что-то серое, тяжелое и очень вонючее мягко придавило меня, лишив возможности двигаться. Это нечто мелко-мелко вибрировало; от него исходили буквально физически ощущаемые эманации голода и нетерпения. Я даже не успел толком испугаться, шею мою сильно сдавило, а голову прострелила резкая огненная боль.