Аквариум

Барри. Скорее худой, мне по крайней мере так кажется.

Джун. Кажется?

Барри. Хорошо, худой.

Джун. Особые приметы?

Барри: Никаких, за исключением тех, что убираются посредством бритья.

Джун.?..

Барри. Волосы на ушах. Каждые несколько недель отрастают снова. Боюсь, когда-нибудь отрастут до плеч.

Джун. Старый?

Барри. Я уже сказал.

Джун. Ну, твое описание оставляет желать лучшего.

Барри. Да, я не похож на Дэвида Хассельхоффа.

Джун. Значит, поверил?

Барри. Конечно. А что? Ты наврала?

Джун. На самом деле это был Патрик Суэйзи.

Барри. Так ты еще и врешь?

Джун. Иногда. Когда это ничему не вредит.

Барри. Впрочем, разницы я не вижу. Хотя не слишком хорошо их помню. А разве Хассельхофф и Суэйзи — это не один и тот же человек?

Джун. Хи-хи. Почти. Но только почти.

Барри. Все равно я не похож ни на одного из них.

Джун. Похоже на правду.

Мне хотелось спросить ее еще о чем-нибудь, чтобы только не прерывать нашу «перестрелку», но ничего не шло в голову. Раньше я заходил на разные чаты просто понаблюдать, как выпендриваются другие. А если и влезал в беседу, то чаще всего с какими-нибудь мелкими уточнениями или вопросами, не возбуждавшими особого интереса. Об этом свидетельствовали односложные ответы: долгий разговор не завязался ни разу. Может, я просто не нашел своего чата? Там, куда я заглядывал, некто непременно оповещал остальных, что чувствует себя совершенно разбитым после одиннадцати часов на работе и считает оставшиеся до отпуска дни; иногда кто-нибудь интересовался мнением собеседников о том или ином фильме.

Несколько минут я сидел у экрана, не отвечая.

Джун. Эй, ты здесь?

Барри. Прости. В голову лезут глупые мысли. Ты хотела о чем-то спросить?

Джун. Ты любишь музыку? Я спрашиваю потому, что считаю: работников шоколадной фабрики должно тошнить при одной мысли о сладком. Наверное, за свою жизнь ты наслушался музыки по самое «не могу»?

Барри. К счастью, ты ошибаешься. Я все еще слушаю музыку. Но между делом — никогда.

Джун. Если так, значит, тебе противопоказаны магазины. И общественные туалеты, а лифтом пользуешься только в дешевых гостиницах. Думаю, таких теперь не осталось.

Барри. Хотел сказать: когда есть выбор. Так кто же из нас воспринимает все по-мужски, то есть буквально?

Джун. Да уж стараемся изо всех сил.

Барри. Стараемся?

Джун. Ты кричишь? Это слово «стараемся» чуть не выскочило из компьютера. В чем дело?

Барри. Аллергия на общие места. Прости. Ты права — я кричал. Кто вместо «я» говорит «мы» — уклоняется от ответа.

Джун. Но это ведь разрешается.

Барри. Ха-ха!

Джун. А есть такая музыка, от которой тебе хочется выть?

Барри. Мало. Отдельные фрагменты. Сейчас это «No Apologies»[19] Джони Митчелл.[20]

Джун. Не знаю.

Барри. Не знаешь Джони Митчелл?

Джун. Этой песни.

Барри. А тебе? От какой музыки хочется выть?

Джун. «Cry for Ноmе»[21] Ван Моррисона.

Барри. Согласен.

Она замолчала. Но молчание Джун не огорчило меня. Я спокойно ждал, глядя в пустой экран. Без страха и нервозности. Я был спокоен и получал от этого удовольствие. Подождав немного, я задал следующий вопрос: «А для тебя музыка важна?»

Джун. Да, но лишь в связи с чем-то еще более важным.

Барри. Что ты имеешь в виду?

Джун. Танец.

На этот раз для того, чтобы мурашки побежали у меня по спине, хватило одного слова.

Она не тревожила меня. Скорее всего догадывалась о произведенном впечатлении. Не знаю, то ли у меня в самом деле на глаза навернулись слезы, то ли я просто отчаянно пытался справиться с ужасным ощущением пустоты у себя внутри.

Джун. Прости.

Барри. Все в порядке.

Джун. Я не хотела причинять тебе боль. Ты спросил, и я ответила правду.

Барри. Лучше бы ты солгала.

Пауза была долгой, словно мы обменивались электронными сообщениями через сервер. Потом пришел ответ: «Две блондинки решили сыграть в „Мяу-мяу“. Одна спрашивает: „Ты держишь в голове правила?“ Другая отвечает: „Странный вопрос! Неужели у меня что-то торчит из носа?“»

Барри. Неплохо.

Джун. Кажется, мне захотелось продолжить историю. Может, на сегодня хватит?

Барри. Пожалуй.

Джун. Спокойной ночи. Хорошо, что ты есть.

Барри. Спокойной ночи. Я есть.

Во сне я увидел Джун. Совершенно нагая, она танцевала. Ее движения не соответствовали лишенной эмоций, синтетической музыке: она порхала и трепетала, как в классическом балете. Похоже, роль хореографа исполнял я — в зале, кроме меня, никого не было. Внезапно на сцене появился мужчина, одетый как танцор — в узкое черное трико. Он шел по направлению к Джун, которая продолжала самозабвенно танцевать в другом конце и, казалось, не замечала его. Приблизясь, мужчина перебил ей ноги бейсбольной битой, и они отвалились. Джун молча рухнула на черный пол сцены, а мужчина ударил ее еще дважды. Потом лениво, словно один из персонажей Тарантино, он прошел обратно, неся бейсбольную биту над собой в вытянутой руке, и скрылся. Джун лежала, не шевелясь.

Не помню, то ли я проснулся от ужаса, то ли еще спал, пока до меня вдруг не дошло, что я лежу в мокрой постели. Я промок до костей, хотя ничего не делал, ни наяву, ни во сне.