Аквариум (сборник)

И сейчас, поставив точку, Слава беспокойно оглянулся, прищурил светло-голубые глаза с длинными рыжеватыми ресницами. Нет, вроде бы никто за ним не наблюдал. Все было тихо, только легкий свежий ветерок тянул с Волги. Он перелистнул тетрадку назад, к началу. Был легкий страх, что не получилось (а что должно было получиться?), но желание обозреть все снова, в целом, от начала до конца, пересилило. Он стал читать свой бисерный, почти неразборчивый для других глаз почерк.

Ослепление

– Иди, тебя зовет Император!

«Почему он выбрал меня? – думал Скульптор по пути из дворца. – Почему понадобился ему именно я? Разве умерли более молодые и талантливые? Зачем ему понадобилось тревожить старика, которому и жить-то осталось ровно столько, чтобы оплакать своих близких, а затем последовать за ними».

Как давно он не видел своих учеников, да и друзей тоже, – но ведь они живы, ну, конечно, живы, просто сейчас редко ходят друг к другу.

Солнце спускалось за холм и было багрово-красным, по песку бешено носились непонятно откуда взявшиеся тени. Скульптор медленно поднимался к своему дому, лицо его казалось очень усталым, старым и больным.

– А почему не ты, собственно? Я вовсе не собираюсь тебе приказывать, просто это маленькое пожелание, каприз, если угодно. Ты, я знаю, тоже хочешь жить, хоть ты и старик, хочешь лепить своих богов, смотреть на солнце, пить вино и есть хлеб. Все хотят жить.

«Все хотят жить…» Скульптор остановился около двери и посмотрел, прикрыв большой сухой ладонью глаза, на красное солнце. Император ошибся. Это солнце уже давно не радовало старика, с тех пор, наверно, как он один остался в этом доме. Он устал и не особенно держался за жизнь. Красное солнце над желтым холмом пугало старика, он защищался от него рукой, щурил глаза. Он не хотел жить.

Когда от солнца над холмом осталось только кровавое зарево, старик тяжело вздохнул и вошел в дом. Здесь было темно и прохладно, старик зажег свечу. Пламя упрямой непокорной змейкой металось из стороны в сторону. Наконец оно выровнялось, и тогда из мрака один за другим стали появляться истуканы. Старик смотрел на их мощные мускулистые фигуры и суровые неподвижные лица. В лицах их светилось мужество, то, что, пожалуй, больше всего было необходимо сейчас Скульптору.

Он верил им и надеялся, что они не оставят его. Иногда он думал, что именно их каменные пальцы закроют ему глаза, по ночам, бывало, чувствовал во сне холодное прикосновение к своим векам, вскрикивал и просыпался. Но он любил их, потому что сам их создал: среди них были друзья, которых он лепил много лет назад, великие люди, платившие ему золотом, боги, даровавшие ему долгую, хотя и не слишком счастливую жизнь.

Он подошел к полке, вделанной в стену, взял кувшин и плеснул в кружку вина.

Скульптор сидел на песке и наблюдал, как трое с императорскими значками втаскивают к нему в дом большую глыбу мрамора. Покрасневшие глаза его смотрели угрюмо, старику казалось, что он твердо знает: ничего из этой затеи не выйдет. Все это глупости, думал он, все это ерунда, была плохая ночь, был тревожный сон. Конечно, дело не очень ему по душе, но он будет работать. Ему вдруг захотелось поскорей ощутить в руке резец и молоток, увидеть, как проступают в мраморе знакомые черты, – и тут же закололо в сердце, занемела левая рука, стало трудно дышать. Сейчас очень рано, никто ничего не заметит, потому что все еще спят, подумал Скульптор. А если бы и не спали, то все равно сделали вид, что ничего не видят. Его будут осуждать молча, будут отводить глаза при встрече, а желторотые юнцы обязательно подбросят в окно дохлую кошку. Быть может, это случится даже не в этом столетии. Он понимал, что, пока жив Император, никто не скажет ему плохого слова, а некоторые будут даже заискивать. И вообще он должен был бы привыкнуть к вопросительным взглядам, которые искоса бросали на него, взглядам, в которых был вопрос, почему он еще жив, когда почти все его близкие и друзья, друзья друзей и близкие близких умерли. Впрочем, такой же вопрос он мог задать и им. Легче всего осуждать.

В конце концов, он очень стар, и у него нет сил сопротивляться. Единственное, что еще не угасло в нем, это желание творить.

Скульптор тяжело поднялся и направился к двери.

Мрамор стоял в рабочем углу и ждал его. Голубовато-зеленые прожилки загорались то красноватым, то золотистым и прохладно мерцали. Скульптор любовался глыбой, таившей внутри себя целый мир. И только он был способен извлечь его. Правда, он не был уверен, что у него хватит сил. Последнее время тело очень мешало ему, оно мешало ему до такой степени, что он никак не мог избавиться от раздражения.

Он поспешно взял резец и шагнул к мрамору, однако, к его изумлению, глыба неожиданно отдалилась. Он сделал еще шаг, и снова не смог до нее дотянуться. Он выронил резец и медленно опустился на пол.

– Я хочу творить, – прошептал он. – Хочу.