Аквариумная любовь

Я задумываюсь о том, почему в последнее время Йоуни так меня раздражает. Что бы он ни сделал, все не так. Он не думает о том, что делает, а просто тычется, толкается, трется. Мне становится больно. Или щекотно. Я не нарочно. Он, конечно, тоже не нарочно. Но раздражение все копится и копится. Почему он такой неуклюжий? Ему надоело или он просто по-другому не может?

— Не надо тыкать туда пальцем, словно это кастрюля с кашей, — говорю я ему.

Он смущенно смеется. Я тоже смущенно смеюсь. Темно, и я не вижу его лица. Он убирает руку и в течение нескольких дней не прикасается ко мне.

Мы разговариваем друг с другом, словно дети в детском саду. Наши объятия похожи на товарищеские похлопывания по плечу. Здравствуй, здравствуй. Иногда мы, конечно, занимаемся сексом. Стремглав и мимоходом, чтобы ничего не испортить. И как только это заканчивается, я с облегчением вздыхаю; на некоторое время можно снова вычеркнуть «это» из распорядка дня. Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то еще занимался сексом только для того, чтобы поставить галочку.

Бывают, конечно, у нас и такие моменты, когда мы, не успев поздороваться, с затаенным дыханием срываем друг с друга одежду, и тогда Йоуни похож на идеал моих девичьих грез — он завлекает девушку в постель и впивается ей в шею, оставляя на ней фиолетовые засосы. И мне плевать, что Йоуни играет роль насильника только для того, чтобы мне было хорошо. Мы скручиваем простыни в жгуты, делаем все стремительно, чтобы настрой не пропал. Громко стонем, особенно я, и мой стон похож на саундтрек дешевого порнофильма.

Порой мы разыгрываем целый спектакль — от начала до конца.

Раньше я представляла себе все совсем иначе. Буквально грезила о том, какой должна быть настоящая страсть.

Большой непонятный дом. Мужчина и женщина дни и ночи напролет занимаются там любовью. В перерывах они с жадностью едят, пьют вино из глиняных кувшинов и снова укладываются в постель. Целуют друг друга, оставляя засосы. Грудь женщины покрыта следами от укусов любовника и похожа на побитые гроздья смородины. Распростертые тела на мокрых простынях. Они крепко и беззаботно спят, а проснувшись, снова занимаются любовью.

В постели я никогда не становлюсь безмозглым животным, изнывающим от течки и ни черта не смыслящим в том, что происходит вокруг. Никогда и ни с кем. Даже с Йоуни. Я не могу выдавить из себя тот гортанный крик, который, как известно, считается обязательным атрибутом хорошего секса. Ведь именно так кричат все страстные женщины во время секса?

Я не могу забыться ни на секунду, ни на миг, все время слежу за собой, слушаю свои приглушенные стоны, смотрю на свои бедра, с которых медленно сползает юбка, разглядываю треугольник волос внизу живота. Пытаюсь сосредоточиться на партнере и на процессе, но смотрю на все, словно со стороны, и всегда вижу только себя, изворачивающуюся в разных позах.

Только себя. И больше ничего.

18

Я стою у примерочной в магазине «Текстиль Кокколы» и слушаю, как Сеппо пыхтит за занавеской, натягивая на себя футболку. Через какое-то время становится тихо — наверное, разглядывает себя в зеркало.

— Ну и как там рукава? — спрашиваю я.

— Хреново. Торчат, будто крылья.

— Ничего, после стирки пригладятся.

— Ни хрена они не пригладятся.

Я заглядываю за занавеску. Сеппо стоит перед зеркалом и смотрит на рукава футболки, которые действительно топорщатся, как маленькие обрубки крыльев.

— Ну, давай их обрежем.

— Ты что, дура? Это ж новая футболка!

— Просто я уже больше не могу выбирать, свадьба начинается через пару часов, а мы все еще торчим в магазине.

Сеппо срывает с себя футболку и полуголый направляется к прилавку с наваленной кучей футболок и свитеров. Я разглядываю развешанные на вешалках шелковые кофточки, предназначенные исключительно для дородных тетенек. Обычно я очень непредсказуемо веду себя в магазинах. Я могу часами рассматривать какую-нибудь вещицу, все время помня о том, что у меня нет на нее денег и что я ни в коем случае ее не куплю, и вдруг я словно вижу со стороны, как я достаю кредитную карточку, как подписываю чек, как прижимаю заветный сверток к груди — и все как в замедленном кино, которое никто не в силах остановить.

Сеппо вытягивает из кучи темно-синий свитер и напяливает его на себя. На груди кроваво-красными буквами вышито «Horror»[8], и чуть ниже — клыкастая пасть.

— Этот беру.

— Нет, не берешь! По-твоему, это можно надеть на свадьбу?

Сеппо делает вид, что не слышит, и достает деньги из бумажника.

— Этот возьмете? — мурлычет продавщица.

— Йес, — кивает Сеппо и протягивает ей деньги. Я вздыхаю и прислоняюсь к стене.

Церковь до отказа забита всякими дядюшками и тетушками, так что мы с трудом протискиваемся внутрь. Наша семья сидит в пятом ряду. Ханну Токола тоже среди приглашенных, хотя Ханнеле почти не общалась с ним после окончания школы. Он стоит рядом в белом костюме и галстуке. На мне — изысканное красное шелковое платье чуть выше колен, которое, правда, совершенно не соответствует моему душевному состоянию.