Акведук Пилата

– Что есть истина? И кого интересует, что ты там собирался, а чего не собирался? Важно лишь то, что из-за твоих речей Каиафа мог лишиться дохода со своего священного хозяйства… Дело ясное… Эй! Центуриона Марция ко мне! И пусть принесут бумагу, чернила и стилос.

– Доминус, разве я совершил преступление?

– А разве я сказал, что собираюсь подписать тебе приговор? Не бойся. Я отправлю тебя к правителю Галилеи. Он как раз остался без придворного философа. При нем был один, некий Иоанн по прозвищу Банщик, тоже знаток риторики. Но этот Иоанн, по скверности характера, позволил себе назвать супругу правителя шлюхой, вследствие чего лишился головы. Надеюсь, ты не повторишь его ошибки. А теперь помолчи и не мешай мне писать.

3

«Понтий Пилат, всадник и прокуратор приветствует Ирода Антипу, тетрарха Галилеи.

Когда я был у тебя в гостях, ты жаловался на скуку, и на отсутствие образованных людей, которые могли бы развлекать тебя беседой и наставлять твоих детей в философии и риторике. Здесь по случаю попал в мои руки некий Иешуа из Назарета, человек из простого сословия, но достаточно искушенный в интересующих тебя науках. Отправляю его к тебе, но предупреждаю: будь осторожен, чтобы своим красноречием он не склонил тебя или твоих домашних к странностям своей новой религии. А в остальном, он юноша скромный, разумный и почтительный, так что придется, я надеюсь, к месту».

Отложив стилос, я передал письмо Марцию.

– Выбери декуриона потолковее, пусть отконвоирует этого Иешуа к тетрарху, и передаст вместе с моим письмом. Денег выпиши на три дня, чтоб сильно не задерживались. И скажи, чтоб с подконвойным обращались хорошо, а не как обычно. Вопросы есть?

– Никак нет, префект. Разрешите исполнять?

Я кивнул и направился в сторону бассейна. Хотелось освежиться, день действительно был жаркий. Кроме того, я предполагал, что история с этим мальчишкой из Назарета очень скоро получит продолжение. И, клянусь Юпитером Статором, я не ошибся.

– Префект, к тебе туземный жрец, из главных. Просит принять.

– Из главных? Каиафа?

– Вроде того, префект. Никак не могу запомнить ихние имена.

– А пора бы, Марций, – наставительно сказал я, – ладно, зови его сюда.

Иудейский понтифик был хотя и достаточно молод, но уже опытен в вопросах этикета. В начале он поинтересовался состоянием моей латифундии, затем здоровьем моей супруги, затем новостями из Рима, и лишь потом, как бы невзначай перешел к делу:

– А не скажет ли почтенный прокуратор, когда планируется утвердить поступивший вчера приговор по делу бунтовщика Иешуа из Назарета?

Ну, конечно. Этого вопроса и именно в такой постановке следовало ожидать. Я придал своему лицу вид крайней задумчивости, после чего приказал Марцию вызвать претора Игенса Публия.

– Игенс, напомни, в нашу канцелярию днями не поступал ли на утверждение приговор некому бунтовщику Иешуа из Назарета?

Игенс порылся в бумагах и отрапортовал:

– Третьего дня поступил приговор бунтовщику Иешуа бар Абба, но там не было сказано, откуда он родом. Приговор утвержден прокуратором.

– Хорошо, Игенс. Оформи постскриптум, что этот бар Абба – из Назарета. В делах должен быть порядок.

– Да, префект. Разрешите идти?

– Подождите, подождите! – Каиафа от волнения даже привстал со скамьи, – это не тот Иешуа.

Я остановил уже направившегося к дверям претора.

– Погоди, Игенс, а еще на какого-нибудь бунтовщика Иешуа приговор поступал?

– Нет, префект.

– Ты слышал, почтенный Каиафа? Это непременно тот самый Иешуа, ибо никакой другой в делах о бунте не проходит.

Несколько минут иудейский понтифик приходил в себя, а успокоившись, произнес самым вежливым тонном:

– Будет ли мне позволено напомнить почтенному прокуратору, что вчера был доставлен мошенник, бесстыдно называвший себя царем иудейским. Это и есть Иешуа из Назарета.

– Ах, этот? – я искренне улыбнулся, – да, занятный юноша. Он оказался безвредным бродягой. Кроме того, выяснилось, что он знает латынь и учился риторике, поэтому я подарил его тетрарху. Грамотные люди не должны болтаться без дела и смущать народ.

– А как же приговор? – спросил Каиафа.

– К нему прилагался не приговор, а какой-то глупый донос, не стоящий внимания.

– Ты ошибся, прокуратор! Этот человек называл себя царем, а это оскорбление величия, так гласит римский закон!

Конечно, я предполагал такой поворот беседы. И на этот случай у меня была заготовлена тирада, достойная служить эталоном утонченного хамства. Она оскорбляла одновременно и местные обычаи, и местную религию, и самого Каиафу.

– Ты, иудейский жрец, будешь учить римского всадника римским законам? Да будет тебе известно: императору и сенату безразлично, кто или что называется царями в этой варварской Азии. По вашим книгам, здесь испокон веков каждая свинья называлась если не царем, так пророком или первосвященником (последнюю фразу я намеренно произнес на арамейском, для большего эффекта).