Алая буква

Нервно – можно даже сказать, лихорадочно – она начала переставлять некоторые детские игрушки и другие мелочи на полках и в витрине. Внешность этой бледной, одетой в черное старой дамы казалась столь трагичной, что контраст с нелепостью ее занятия был просто невероятен. Казалось истинной аномалией то, что столь угрюмая и мрачная личность способна взять в руки игрушку, и чудом то, что игрушка не исчезала от ее прикосновения; абсурдом казалась мысль о том, что ее мрачный и сухой интеллект задается вопросом: как привлечь маленьких мальчиков в свои владения? И все же цель ее была очевидна. Вот она кладет напротив витрины пряничного слона, но руки ее так дрожат, что фигурка падает на пол, лишаясь трех ног и хобота и превращаясь в обломки имбирного теста. А вот она переворачивает банку с мраморными шариками, которые раскатываются во всех направлениях, и каждый, словно сам дьявол указывает ему дорогу, ищет себе самое труднодоступное место. Храни Небо нашу бедную старую Хепизбу и прости нас за то, что стали свидетелями столь курьезного ее положения! Когда ее закостенелая и жесткая фигура опустилась на четвереньки, сердце наше склонилось к искренним слезам сострадания к ней. Поскольку здесь – и если мы не смогли дать читателю правильное впечатление об этом, то это лишь наша вина, но не намерение, – проявилась крайне печальная тема современной жизни. То была агония старой аристократии. Мисс Хепизба – с детства воспитанная в понятиях о своей важности и богатстве, искренне верящая, что рука дамы неминуемо запятнает себя попыткой добыть хлеб насущный, – эта прирожденная леди после шестидесяти лет жизни в стесненных обстоятельствах вынуждена была сойти с пьедестала своего мнимого ранга. Бедность, всю жизнь наступавшая ей на пятки, наконец догнала ее. И ей пришлось искать себе пропитание, чтобы не погибнуть от голода! А мы застали мисс Хепизбу Пинчеон в то самое время, когда благородная леди вынужденно превращалась в плебейку.

В этой республиканской стране в бурных волнах нашей общественной жизни кто-то всегда находится на грани того, чтобы утонуть. Эта трагедия повторяется с регулярностью и непрерывностью популярных драм и все же никогда не ощущается так глубоко, как в том случае, когда наследственная знать вынуждена поступаться своим положением. И, следовательно, раз уж нам пришлось представить нашу героиню на столь неутешительном жизненном перепутье, мы будем стремиться создать должное впечатление у наблюдателей ее судьбы. Давайте же видеть в бедной Хепизбе, прирожденной леди – с двумя веками истории рода по эту сторону океана и втрое большим количеством лет по другую, с ее антикварными портретами, происхождением, гербовыми щитами, хрониками и традициями, а также правом, как сонаследницы, на ту огромную восточную территорию, которая больше не была глушью, превратившись в процветающие земли, рожденную на улице Пинчеон, под Вязом Пинчеонов, в доме Пинчеонов, где прошли все ее дни, – давайте видеть в ней униженную жертву. Теперь в этом самом доме ей придется стать торговкой в грошовой лавочке.

В те времена грошовые лавочки были едва ли не единственным источником дохода для женщин, оказавшихся в том же положении, что и наша несчастливая отшельница. С ее близорукостью и дрожащими пальцами, одновременно тонкими и неловкими, она не могла стать вышивальщицей, хотя ее шитье лет пятьдесят назад было поистине образцовым. Часто она задумывалась о том, чтобы открыть школу для маленьких детей и когда-то даже пыталась читать букварь, чтобы подготовиться к выполнению учительского долга. Однако любовь к детям и тогда не трогала сердце Хепизбы, а теперь оно впало в оцепенение, едва ли не смертное; она наблюдала за окрестными ребятишками из окна своей спальни и сомневалась в том, что выдержит более близкое общение с ними. К тому же в наши дни сама азбука стала наукой столь сложной для понимания, что ей уже не обучали простым указанием на буквы. Современные дети могли научить старую Хепизбу большему, чем старая Хепизба могла бы научить дитя. А потому – хоть сердце ее не раз леденело от одной только мысли о том, что придется войти в столь жуткий контакт с миром, которого она так долго избегала, в то время как каждый новый день отшельничества подпирал новым камнем резную дверь ее уединения, – бедняжка приговорила себя к старому окошку витрины, ржавым весам и пыльному денежному ящику. Она могла бы медлить еще немного дольше, но было еще одно обстоятельство, пока остающееся тайной, которое заставило ее поторопиться с решением. И потому в свое время были сделаны скромные приготовления, и теперь ее предприятие ожидало открытия. В ее родном городе уже существовало несколько подобных лавочек, и некоторые из них были расположены в домах столь же древних, что и Дом с Семью Шпилями, а в одной или двух, возможно, за прилавком стояла не менее благородная старая леди, с родословной, не уступавшей родословной Хепизбы Пинчеон.