Алая чума. До Адама

– Да вы же настоящие дикари!.. Итак, уже вошли в моду бусы из человеческих зубов. Следующее поколение продырявит себе носы и нацепит украшения из костей и ракушек. Так оно и будет. Человеческий род обречен погрузиться во мрак первобытной ночи, прежде чем снова начнет кровавое восхождение к вершинам цивилизации. А когда мы чрезмерно расплодимся и на планете станет тесно, люди начнут убивать друг друга. И тогда, наверное, вы будете носить у пояса человеческие скальпы, как сейчас… как сейчас ты, Эдвин, носишь этот мерзкий кабаний хвост. И это самый мягкий из моих внуков! Выброси этот хвост, Эдвин, выброси его!

– И чего он все бормочет, этот старикашка! – заметил Заячья Губа, когда мальчишки, собрав зубы, взялись за дележ добычи.

Движения у них были быстрые и резкие, речь, особенно в минуту спора из-за какого-нибудь очень уж крупного или красивого зуба, несвязна и отрывиста. Они говорили односложными словами и короткими, рублеными фразами – скорее бессмысленная тарабарщина, нежели язык. И все же угадывались в них следы грамматических конструкций, некое отдаленное сходство с формами высокоразвитого языка. Даже речь старика была настолько испорчена, что читатель ничего не понял бы, если записать ее буквально. На этом подобии языка он обращался, правда, только к внукам. Когда же он входил во вкус и разговаривал сам с собой, речь его понемногу очищалась, приближалась к литературной. Предложения удлинялись, приобретали отчетливый ритм и легкость, которые свидетельствовали о былом навыке говорить с кафедры.

– Расскажи нам о Красной смерти! – попросил деда Заячья Губа, после того как мальчишки, к общему согласию, закончили дележ зубов.

– Об Алой смерти, – поправил Эдвин.

– И давай без этих чудных слов, – продолжал Заячья Губа. – Говори понятно, дед, как говорят все Санта-Роса. Никто не говорит так, как ты.

II

Старику явно польстила эта просьба. Он откашлялся и начал:

– Лет двадцать – тридцать тому назад очень многие просили меня рассказать об Алой чуме. Теперь, к сожалению, никого, кажется, не интересует…

– Ну вот, опять! – недовольно воскликнул Заячья Губа. – Неужели ты не можешь не молоть чепухи? Говори понятно. Что такое «интересует»? Лопочешь как грудной младенец!

– Не приставай ты к нему, – вмешался Эдвин, – а то он разозлится и совсем не будет рассказывать. Плюнь ты на чудны́е слова! Что-нибудь поймем – и ладно.

– Давай, давай, дед! – поторопил Хоу-Хоу, так как старик тем временем начал уже распространяться о неуважении к старшим и о том, какими жестокими становятся люди, когда гибнет цивилизация и они попадают в первобытные условия.

Старик начал свой рассказ:

– На земле тогда жило очень много народу. В одном только Сан-Франциско было четыре миллиона…

– А что такое «миллион»? – спросил Эдвин.

Старик ласково взглянул на него.

– Я знаю, что вы умеете считать только до десяти, поэтому сейчас объясню. Покажи свои руки. Вот видишь, на обеих руках у тебя десять пальцев, так? Отлично. Теперь я беру песчинку… Держи ее, Хоу-Хоу. – Старик положил песчинку мальчику на ладонь. – Эта песчинка означает как бы десять пальцев Эдвина. Я добавляю еще одну песчинку – значит, еще десять пальцев. Потом я добавляю еще, и еще, и еще… до тех пор, пока песчинок не будет столько, сколько у Эдвина на руках пальцев. Это составит «сто». Запомните это слово: «сто». Теперь я кладу в руку Заячьей Губе камешек. Он означает десять песчинок, или десять десятков пальцев, то есть сто пальцев. Затем я кладу десять камешков. Они означают тысячу пальцев. Далее я беру ракушку, которая будет означать десять камешков, или сто песчинок, или тысячу пальцев…

Старик терпеливо, то и дело повторяя объяснения, старался постепенно внушить внукам самое общее представление о счислении. По мере увеличения чисел он давал им в руки предметы различных размеров. Предметы, означающие крупные величины, он складывал на бревне и оказался в затруднении, потому что для обозначения миллионов ему пришлось взять зубы, выбитые мальчишками из черепов, а для миллиардов – панцири от крабов. Потом он остановился, потому что заметил, что внуки устали от его объяснений.

– Так вот, в Сан-Франциско было четыре миллиона человек – кладем четыре зуба.

Мальчишки медленно перевели взгляд с зубов, уложенных в ряд на бревне, к себе на руки, затем на камешки, песчинки и, наконец, на пальцы Эдвина. Потом взгляд скользнул назад, в восходящем порядке – они силились охватить умом такое непостижимое количество.

– Это очень много народу, дед, – неуверенно предположил наконец Эдвин.