Алая карта

Я не мог принять решение почти две недели — тринадцать дней, если быть точным. Был совершенно деморализован, не написал ни слова. О чем писать? Меня мучили одни и те же мысли и воспоминания: вот мы с Жонкьером беседуем на террасе, у него на лбу очки… эпизод с Вильбером, эпизод с Рувром как логическое продолжение первого преступления. Но если отталкиваться от падения Рувра, смерти Жонкьера и Вильбера тоже выглядят несчастными случаями. Возможно, память мне изменяет. Смогу я поклясться в суде под присягой, что Жонкьер в момент падения был в очках? Одно из двух: если да, значит, Люсиль совершила три убийства; если нет, значит, она невиновна, а мои подозрения омерзительны.

Перечитывая написанное, я осознаю, что меня, так сказать, кидает из огня да в полымя: прокурор, адвокат, обвинитель, защитник… Такое мало кто вынесет. Хватит ли мне смелости на объяснение или я продолжу молчать? Я задаю себе эти вопросы по двадцать раз на дню, когда мы встречаемся в столовой, в парке, в городе… Иногда она спрашивает:

— Откуда эта серьезность, Мишель? Ты плохо себя чувствуешь?

Я пытаюсь улыбаться. Что она станет делать, если поймет, что ее разоблачили? Как поступит, если обвинение ложное? Взорвется от ярости? Затаит злобу? Я откладываю объяснение. Хватит ломать голову, довольно мучиться неразрешимыми вопросами! Пусть все идет как идет.

Нет. Исключено. Люсиль начала строить планы — за нас обоих. Ей кажется, что я укрощен.

— Не хочешь снова съездить в Венецию? — спросила она позавчера. — Пусть это станет нашим свадебным путешествием!

Люсиль слишком осторожна, чтобы зайти дальше, вот и прощупывает почву. И она права. Все давно поняли, что мы не просто симпатизирующие друг другу соседи по этажу. Наше приключение должно завершиться свадьбой. Я могу оттянуть событие — мне необходимо время, чтобы урегулировать ситуацию с Арлетт, но увильнуть не получится. Я торможу. Упираюсь. Нет! Ни за что! Я должен с ней поговорить. Обещаю себе, что сделаю это завтра… если не струшу.

22.00.

Уф! Свершилось! Но какой ценой! Я пригласил ее к себе, сказал, что нам нужно поговорить, и ее лицо просияло. Она поняла, что речь пойдет о нашем будущем. Когда я открыл дверь, она улыбнулась, и у меня защемило сердце. Но ходить вокруг да около было не в моих правилах.

— Я много думал, дорогая Люсиль, и пришел к выводу, что мы выбрали неверный путь.

Мои слова поразили ее, и я поспешил объясниться:

— Через несколько месяцев мне исполнится семьдесят шесть лет. Тебе не кажется, что уже слишком поздно менять жизнь? Разве я не буду выглядеть смешным, если снова женюсь?.. Не перебивай, позволь договорить… Тебе неизвестны все мои мании. Я стал закоренелым холостяком. Взять хотя бы историю с этим письменным столом — мне была невыносима даже мысль о том, что он будет стоять на другом месте. Я разозлился на тебя — и буду злиться каждое мгновение, если нам придется находиться вдвоем в замкнутом пространстве, понимаешь? Моя каждодневная жизнь отличается от твоей. Ты любишь солнце, движение, шум. Я — нет. И любовь тут бессильна.

Люсиль сидела, вжавшись в кресло, ее глаза были влажны от слез, и я вдруг почувствовал себя последним негодяем.

— Я не имею права красть твою жизнь в тот самый момент, когда ты наконец обрела свободу. (Старый лицемер!) Взгляни правде в глаза, Люсиль. Я тоже могу стать калекой. Ты уже была сиделкой при Ксавье. Хочешь повторить опыт? Это абсурд.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я тоже. Именно поэтому я так прямолинеен. Я эгоистичный старик и не сделаю тебя счастливой. Будем благоразумны.

Эта напыщенная и насквозь лживая речь наполнила мою душу смущением и отвращением к себе, но я продолжил убеждать Люсиль, пустив в ход все возможные аргументы. Я хотел поставить точку, но не мог избавиться от ощущения, что добиваю раненого. Люсиль слушала, опустив глаза. Мне стало страшно. Ее молчание было опасней вспышки гнева, и я решил подсластить пилюлю.

— Само собой разумеется, мы останемся друзьями.

Она вскинула голову и пробормотала «друзьями…» с таким презрением в голосе, что у меня похолодела спина.

— Ты все решил?

Она повернула ко мне смертельно-бледное лицо с потемневшими от ненависти глазами. Я протянул руку, чтобы помочь ей встать, но она с отвращением оттолкнула ее и молча вышла.

Теперь мне остается одно — переварить горький осадок, оставшийся в душе после этой сцены. Как я должен был себя вести, чтобы не потерять уважения Люсиль? Все вышло из-под контроля. Я чувствую глубокую печаль из-за того, что мы стали врагами и она думает, будто я отверг ее, пренебрег ею, счел недостойной роли моей жены, а это неправда. Будь моя воля, я немедленно отправился бы к ней и сказал: «Вернись. Выслушай меня. Давай попробуем объясниться!» Я этого не сделаю, потому что в глубине души, за печалью и усталостью, прячется умиротворяющая уверенность в том, что мне больше никто и никогда не помешает. Я снова впаду в уныние. Натяну его на себя, как стоптанные тапочки и старый халат. По большому счету, жить с пустым сердцем очень удобно.

20.00.