Алая линия

А королева требовала золота, она приказывала адмиралу загнать всех индейцев в несуществующие золотые копи, она упрекала его в излишней мягкости.

Между тем из Кастилии прибывали новые искатели наживы, и теперь уже не полторы тысячи, а пять или шесть тысяч добрых христиан бродили по истерзанному острову. Индейцев травили, как диких зверей, их топили в реках, сжигали на кострах, душили на виселицах. На Эспаньолу изобретательные душегубы завезли сотни три псов и всю эту свору обучили охоте за краснокожими. Ни в горах, ни в лесах не могли индейцы укрыться от псов-людоедов, которые преследовали по пятам несчастных беглецов и, настигая свою добычу, разрывали ее на части.

Золота же на острове оказалось мало, и наиболее предприимчивые кавалеры нашли иные способы обогащения. Захватив самые лучшие угодья на Эспаньоле, они прикрепили уцелевших индейцев к земле, и бедные невольники стали в поте лица возделывать плантации «заморских дьяволов». Люди, которые так охотно дарили свои сердца адмиралу и его спутникам, гибли повсюду и везде либо от собачьих клыков, либо от свинцовых пуль, либо от непосильного труда.

А солнце по-прежнему сияло над благодатными землями Эспа-ньолы; как и раньше, весело щебетали птицы в ее дремучих лесах, но некогда райский остров стал сущим адом. До поры до времени королева держала адмирала в привратниках этого ада. Она заставляла его гасить индейские мятежи, добывать золото для ненасытной казны и проведывать пути к еще не открытым заморским землям…

Безногое и безголовое посольство

Изабелла и Фердинанд с великой радостью прочли донесение севильского архидиакона об отплытии большой флотилии Колумба.

И почти одновременно дон Хосе-Мария Галан-и-Родригес привез отличные вести из Рима. Папа Александр VI преподнес королевской чете два приятных сюрприза: буллу «Совсем недавно» и грамоту, которой он жаловал Изабелле и Фердинанду титул «католических королей» за их усердие в делах веры.

Но королевское счастье подобно бочке меда, оскверненной ложкой дегтя. Все было бы хорошо, если бы не пришли в Барселону пренеприятнейшие вести из Лисабона. Король Жуан, о котором открыто говорили как о живом покойнике, с первыми осенними днями воспрял духом и обрел былые силы. И хотя придворные лекари католических королей и утверждали, будто это улучшение кратковременно и за ним обязательно последует резкий спад, их высочества были ужасно раздосадованы.

Король и королева решили, пока суд да дело, возобновить с Лисабоном никчемные переговоры.

Надо, говорила Изабелла, выиграть время. Авось королю Жуану – не приведи господь! – станет хуже, а до той поры можно будет занять его беседами с нашими новыми послами. И пожалуй, нам лучше всего направить к кузену Жуану не слишком толковых послов. Важно ведь сейчас только одно – как можно дольше затянуть переговоры.

– На этот раз, моя дорогая, – сказал король, – вам пригодятся мои избранники. Поверьте мне: они те люди, которые вам нужны.

И в начале ноября королеве представились новые послы к королю Жуану: сеньоры Педро де Айяла и Гарсиа Лопес де Карвахаль.

Педро де Айяла еще в юности оставил на поле брани ногу, и об этой утерянной ноге он готов был говорить день и ночь. Поэтому стук его костыля обращал в бегство всех кавалеров с достаточно острым слухом.

Гарсиа де Карвахаль как собеседник был гораздо хуже дона Педро. Повесть о потерянной ноге казалась «Илиадой» в сравнении с монологами сеньора Карвахаля. «Этот старый павлин, -говорили о нем при дворе, – опасен, как чума. Бойтесь его: если уж вы попадетесь в его когти, он вам докажет, что Карвахали – это прямые потомки Кая Юлия Цезаря…»

Павлины – птицы не только глупые, но и обидчивые. Оба эти качества сеньора Карвахаля были отлично известны при дворе католических королей.

И, заранее зная, на какие испытания она обрекает короля Жуана, Изабелла очень ловко внушила своим послам, как они должны будут держать себя во время переговоров.

– Вам, сеньоры, – сказала она, – я доверяю честь Кастилии. Берегите ее, не допускайте, чтобы сан посла нашего королевства был умален и унижен кем бы то ни было…

Послы клятвенно обещали беречь кастильскую честь и, распаленные призывами королевы, во весь опор помчались в Лисабон.

Тем временем в португальскую столицу явился из долгих странствований бывший аптекарь Прадо. Ночной прыжок в Гвадалквивир не обошелся ему даром: на лбу подживал кровавый рубец, а шрамы на подбородке еще не очень надежно прикрывала трехнедельная борода.

В Лисабон дон Дуарте прибыл дня на два позже дона Руи да Пины, которого поездка в Барселону состарила на десять лет. Как это ни удивительно, но прежние неудачи мало огорчили короля. Король действительно чувствовал себя весьма бодро, ум его был ясен, и, не щадя себя, он винился перед доном Дуарте и доном Руи в былых своих ошибках и просчетах.