Алая радуга

В полутемной, слабо освещенной комнате председателя сельсовета они еще долго курили табак, строили домыслы, предположения. Состояние растерянности и нервозности постепенно исчезало, чему не мало способствовала спокойная рассудительность Павла Ивановича. По предложению Павла Ивановича были назначены два человека от комитета бедноты для охраны трактора, коммунисту Платону Кузнецову поручили срочно съездить в Челябинск за горючим, а все остальные мужики обязались с завтрашнего дня пройти по дворам Третьей и Середней улиц, поговорить с жителями и в ответ на происки кулаков организовать «красный обоз» с хлебом. Что касается богатых первоулочных хозяев, то надо потребовать от них категорически сдачи всех хлебных излишков.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Стояла неподвижная тишина, но в ограде у Юдина, за высокими тесовыми воротами, кто-то двигался. Похоже было, не спалось самому хозяину: лишь он так ступал — грузно и торопливо. Потом цокнули копыта, всхрапнула лошадь, упала на землю не то оглобля, не то дуга, и раздалось приглушенное ругательство:

— Н-н-но-о, ты, за-араза! Попробуй, лягнись! Я те вот как вдарю по ребрам!

Несомненно, это ругался Прокопий Ефимович. По-видимому, лошадь, которую он запрягал, шла в оглобли неохотно. «Дорогу чует либо корм не доела, вот и уросит!» — решил про себя Санька, направляясь мимо дома Юдина. Не прошел он и двух шагов, как в ограде кто-то осторожно кашлянул и неторопливо произнес:

— Кадушки-то, ты, Прокопий, покрепче на телеге уладь. Чтобы не плескалось. Да половиками, что ли, сверху накрой. Шибко духовито. Пока по переулкам проедешь, всю Октюбу провоняешь.

Санька присел на дорогу, но опасаясь, что его могут обнаружить, пригибаясь к земле, отполз в сторону, под крытый навес, где у Юдина стояла сноповязальная машина. Здесь темнота была гуще и, в случае необходимости, можно было надежно укрыться.

В ограде разговор прекратился. Немного погодя звякнул железный засов, с легким скрипом раскрылись ворота. Неясно проступили очертания лошади, телеги, нагруженной кадками, и затем фигуры двух мужиков. Вместе с Прокопием Ефимовичем был Большов.

Они о чем-то шепотом посовещались, Большов широко перекрестился.

— Ну, с богом! В добрый час!

Притаившись за сноповязалкой, Санька остро почувствовал запах прокисшей браги, приторно сладковатой и хмельной.

Большов мгновенно исчез, а Юдин тронулся в путь.

Вспомнив совет Павла Ивановича более зорко присматривать за кулацкими хозяйствами, Санька направился в сельсовет сообщить о поездке Юдина. Представлялся самый подходящий момент не только накрыть Прокопия Ефимовича за самогоноварением, но и вообще вывести его на чистую воду. Не далее как два дня тому назад, показывая Федоту Еремееву квитанции на сданное зерно, Юдин плакался: «Для советской власти я со всем желанием весь хлебушко вывез, под метелку в анбарах подмел, а теперича сам не знаю, как до нового урожая дотяну». Он при этом даже божился и крестился: «Пусть бог меня накажет, ежели хоть одно лишнее зерно в сусеках найдете! Можешь, Федор Кузьмич, лично убедиться, вот тебе ключи от закромов. Нету больше хлеба! Икону могу с божницы снять, любой клятвой поклянусь!» С тем и ушел, не дал ни зернышка. Выходит, что и бога обманул и власть!

В сельсовете свет был потушен. Бежать домой к Рогову или Еремееву далеко. За это время Прокопий Ефимович мог скрыться. Ехал он тихо, но дорог на поля было много.

Держась ближе к плетням, стараясь себя не выдавать ни единым звуком, Санька проследил за подводой Юдина до выезда из загумен. Там Прокопий Ефимович сел на телегу и погнал лошадь в сторону Черной дубравы.

Леса Черной дубравы славились волчьими гнездами, черноталом, болотами, наглухо заросшими камышом. Ни бабы, ни ребятишки не ходили туда за ягодами и Грибами, даже мужики, боясь волков, не оставались ночевать в одиночку. Проезжие пути, связывающие Октюбу с другими деревнями, лежали далеко в стороне. То, что Юдин поехал именно по этой дороге, а не к Чайному озерку, где находились все его поля и загородка, навело Саньку на вполне резонную догадку: значит, самогонный аппарат скрыт где-то там, в Дубраве, и не иначе, как в загородке Максима Большова.

Теперь можно было не торопиться. Зная место, Юдина нетрудно накрыть с поличным и при свете дня. Днем даже лучше, ничего от глаз не ускользнет!

Вернувшись из загумен, Санька постучался в окно своей избенки. Дарья, его мать, зевая, отперла сени.

— Наживешь когда-нибудь беды, — раздеваясь, неодобрительно заметил ей Санька. — Впустишь вот так-то, без спросу, кого не следует!

— Поди-ка нужны мы! Грабить у нас нечего, — равнодушно ответила Дарья.

— Эвон Федор Балакин тоже, вроде, не был нужон, а вечор его камнем по голове стукнули. Может, еще и не выживет.

— Матушка, пресвятая дева Мария, — всплеснув руками, сказала Дарья. — За что же его так?

— Кто стукнул, тот знает.

— Ты, Саня, тоже дошляешься по ночам. Где тебя носит? Вторые петухи скоро запоют, а ты только явился. Небось, опять в совете торчал?

— Где же больше-то? Не на завалинке же!

— Неужто Павел без тебя не обойдется?